Шрифт:
— Повинен, — единодушно ответили бояре и весь синклит.
— Повинен, — сказали русские архиереи и священство.
— Повинен, — подтвердили иноземные пастыри.
Заседание закончилось.
Лигарид и Симеон Полоцкий просили государя об отпуске до приезда Никона. Лигарид составлял пространный ответ на пространную челобитную попа Лазаря, доставленного в Москву из пустозерской ссылки. Лигарид не знал русского языка, писал сочинение на латыни, Симеон Полоцкий переводил.
20
— Пилат с невымытыми руками ждёт меня! — сказал Никон Памве и Флавиану, двум старцам, позванным к святейшему для тайного разговора.
— Бог милостив! — сказал иеромонах Памва.
— Чему быть — сбудется.
Распорядился приобрести всяческих запасов на строительство храма. Дал тысячу рублей.
— Совершите куплю, пока на суде буду.
Памву с Флавианом отпустил, кликнул иеромонаха Палладия и двух иеродьяконов, Иоасафа и Маркела. Поставил перед ними три ларца.
— Этот с драгоценными каменьями, этот с золотом, этот с грамотами. Спрячьте так, чтоб садовник нечаянно не выкопал, а строитель, перекладывая камни, — не выломал. Заберёте ночью, теперь место поищите.
Предстали перед патриархом двое бельцов: дьячок из села Завидова Гераська Матвеев да села Вятского Костромского уезда домоправитель Ипатко Михайлов.
— Приготовьте мой поезд в Москву. Возьмите полные сани снеди, чужой кусок горло дерёт. Лошадей запрягите самых справных.
Наконец был зван служка Иван Шушерин.
— На Голгофу собирайся!
— Уж давно готов, — ответил Иван.
Никон вздохнул.
— Ты, Шушера, с крестом поедешь. Тебя первого в Москве под белые руки возьмут.
— За тебя, святейший, пострадать не страшно.
— Не храбрись, милый человек... Кончилось наше житьё в Новом Иерусалиме... Много бы успеть надо... А время кончилось. Собери нужные для суда книги. Не забудь мои ответы Родиону Стрешневу. Вот тебе список людей, кто поедет со мною. Со всяким поговори... Коли страшно, пусть в монастыре остаётся...
Шушера расплылся в улыбке:
— Государь десятерых велел взять.
— А мы привезём втрое. Что пристойно архимандритишке, не пристойно патриарху.
Поцеловал Шушеру, отпустил. Велел келейникам зажечь все лампады и множество свечей перед иконами.
Долго смотрел на дивное «Успение Пресвятой Богородицы». В черно-золотой ризе почила Матерь Господа. Кругом стояли ученики, а посредине иконы Иисус Христос, принявший душу Матери. Выше, на золотом небе, в тёмно-синих кругах вечности, на своём Престоле восседала Благодатная, и сей круг вечности несли серафимы, а всё пространство иконы было заполнено «Ангелами и великими подвижниками, встречающими Царицу Небесную.
Короткой была молитва святейшего:
— Богородица, пошли сил достойно донести мой крест до моей Голгофы.
Поцеловал икону, заплакал. Возвёл очи к образу святителя Филиппа, митрополита московского и всея Руси.
Невысокая митра, саккос святительский в чёрно-белых крестах. Правая рука сложена для двоеперстного знамения, в левой Евангелие.
Встало перед глазами прошлое, как явь: поход за мощами, пришествие в Москву, поставление в патриархи {43} ... Глядел на персты святителя.
43
Возвёл очи к образу святителя Филиппа, митрополита московского и всея Руси. <...> Встало перед глазами прошлое как явь: поход за мощами, пришествие в Москву; поставление в патриархи, — Низложение и мученическая смерть митрополита Филиппа остались пятном на памяти Ивана Грозного. Смыть это пятно, от имени светской власти принести покаяние власти церковной в нанесённом ей оскорблении решился царь Алексей Михайлович. В 1652 г. он, по совешании с патриархом Иосифом и всем освящённым собором, решил перенести в Москву мощи св. Филиппа, которые находились в церкви Зосимы и Савватия в Соловецком монастыре. На Соловки было отправлено посольство из духовных и светских лиц во главе с Никоном, бывшим тогда митрополитом новгородским. 9 июля 1652 г. мощи были перевезены в Москву, а 19-го положены в серебряную раку в большом Успенском соборе. Во время этой поездки в Москве умер патриарх Иосиф, и Никон был избран его преемником.
— Неужто отвернулся от меня... за троеперстие?
Непроницаемо смотрел на Никона Филипп. Не по себе стало. Святитель пострадал, защищая народ от кровожадного царя. А ради чего распря с Алексеем Михайловичем? Ущемили гордыню?
Не позволяя согласиться с ничтожеством происшедшего, встрепенулся, как конь. Будто пришпорили!
— Не малая распря! Во всём были едины, в одном не сошлись: чья власть выше, мирская или духовная?
У царя ружья, царь одолел. Не понимает, бедная голова, самого себя одолел! Лить кровь, колесовать, а потом без передыху церковные дела теми же руками-то устраивать?! Один приказ палачу, другой архиерею? Царь-горемыка!
Упал перед иконами, гоня прочь помыслы, не достойные молитвы.
Молился, как встарь. Как в Анзерском скиту, ничего не испрашивая у Господа для себя. Троицу славил, Творца, Искупителя, Духа Святого, Матерь Божию...
Спать не ложился.
Сам пошёл к звонарям, приказал благовествовать.
И взрокотал большой колокол, воспели песнь средние гласами херувимов, малые как счастливые дети — трезвонили серебряно. Ласточек захотелось.
Архиепископ Арсений прислал к святейшему стрелецкого полковника: пора ехать.