Ночь, темень, но Иосиф потребовал огня и при факелах прочитал Никону соборную грамоту.

— Быть к Москве 3 декабря. И чтоб пришествие было скромное, не с большим числом людей, в три или четыре часа до света или вечером часа в три или в четыре.

— Горе мне, горе! — воскликнул Никон, — Ложь неправду погоняет. Давно ли отошёл от меня владимирский архимандрит с приказанием быть второго, во втором часу ночи?! Он и теперь с нами. Что за бесчестие? Ладно бы я не шёл, но я иду, а посланцы скачут за посланцами, и у каждого своя грамота. Для чего велите быть с малым числом людей, глубокой ночью? Что скрываете? Патриарха от паствы?

— Я подневольный человек, — сказал Иосиф, — мне что приказано, то и говорю.

Постояли. Поехали.

Так ли езживал патриарх Никон! В Тушине полковник стрелецкого конвоя остановил-таки поезд.

— Нельзя дальше! Царь указал — быть в Москве 3 декабря. Пошлём гонца, а пока здесь заночуем.

— Делайте что хотите! — махнул рукою Никон. — Мне в санях ночевать?

— Найдём избу.

Нашли чистую, просторную.

Никон начал служить вечерню. Закончить не дали. Вернулись гонцы: ехать не мешкая.

Никон подозвал Шушерина. Обнял.

— Пришла твоя пора! Если тебя будут брать, крест передашь мне.

Шушерин поехал первым.

Ночь выдалась пасмурная, белёсая. К Смоленским воротам на Старокаменном мосту подъехали за четыре часа до света.

Перед поездом ворота затворились.

— Для чего затворили ворота? — спросил полковника Шушерин.

— Государево дело!

Появились стрельцы с факелами, осматривали приезжих. Подьячий Тайного приказа ткнул рукою в грудь Шушерина:

— Он и есть! Взять его, ребята!

Шушерин рванулся, подбежал к саням Никона, передал крест. Стрельцы потащили арестованного в караульную Старокаменного моста.

Никон запел утреню. Ему не мешали.

Проводили к Никольским воротам Кремля. Поместили на Лыковом дворе. Не приняли только саней со съестными припасами, отправили назад, в Воскресенский монастырь.

Келья для Никона была выбрана тёплая, богато убранная.

Измученный ночным переездом, спором с посыльными, Никон позвал Ипатку Михайлова, чтоб приготовил постель, а у Ипатки новость.

— Стрельцов нагнали — кольцом стоят. Ворота закрыты наглухо, а им всё мало — разбирают мост.

— Мост?! — удивился Никон. — Хорошо хоть зима, а то и мухам бы указали не летать через канаву. Ах, Алексеюшко, сладко ли тебе почивается?

Святейший не ошибся. Для Алексея Михайловича ночь выдалась бессонная. Сначала ждал донесений о патриаршем поезде, потом допрашивал Ивана Шушерина. Сколько писем посылал святейший к патриархам, к иноземным государям? Какие ответы приготовил собору? Будет ли требовать от Паисия и Макария грамот, патриархи ли они? О казне спрашивал, сколько денег спрятано, где? Пуще же всего о благожелателях патриарших, кто они, много ли их, не затевают ли бунта?

Шушерин отвечал уклончиво, запирался, нёс глупости, валял дурака.

— Никона ты не спас, а себя погубил! — сказал ему в сердцах Алексей Михайлович.

Дементий Башмаков тотчас прочитал заготовленный указ: три года тюрьмы, десять лет ссылки в Новгород.

— Коли поумнеешь, указ в печь пойдёт, — сказал начальник Приказа тайных дел.

— Не жги. Уж больно написано красиво, — юродствовал Шушерин. — Святейший терпеть велел, так я потерплю.

— Потерпишь, куда денешься! — Башмаков глянул на ката.

— Перепороть! Всех ослушников перепороть! — сжал кулаки Алексей Михайлович.

Шушерина кинули на лавку.

— Не трогайте вы его! Слышь, Дементий!.. Хороший слуга. Жалко, не мне служит.

Проснулся великий государь, как в люльке. Солнце ласковое, в теле радость, в душе веселие.

Позвал постельничих одеваться.

Была суббота 1 декабря. Помолился, выпил взварцу ради поста, скушал сухарь.

Когда пришёл в Столовую палату, митрополиты Питирим Новгородский и Павел Сарский принесли и поставили перед царём ящик, украшенный раковинами, а в ящике лежали два свитка под серебряным атласом. Ответы четырёх патриархов. Переведены, переплетены в малиновый бархат.

— Не мне — святейшим! — сказал царь. — Пусть ещё принесут письма Никона.

Палата наполнялась: приезжали бояре, окольничие, думные люди, священство. Наконец явились вселенские патриархи.

Царь объявил:

— Бывший патриарх Москвы и всея России святейший Никон приехал и по нашему указу стоит на Архангельском подворье. Время ли позвать патриарха?

— Время, — сказал вселенский судья Паисий.

Смиряя гордеца, избрали вестником не архиепископа, а епископа. Выбор пал на Мефодия Мстиславского, младшего по хиротонии, с ним дружкой поставили архимандрита Саввино-Сторожевского монастыря Варлаама.