— Что ж не дозволить? Приходи, хотя сам-то я дома своего пока не видывал.

— Как государь тебя любит! Счастливы подданные России! Ваш самодержец для всех сословий — отец родной, — пропел Симеон.

— Грех так говорить, батюшка. Неужто не помнишь сказанное Исусом Христом: «И отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец».

Симеон улыбнулся, поклонился Аввакуму.

— Строгие русские люди. Строгие. Только, батюшка, не согрешил я, называя великого государя великим словом. Люди, живущие у тёплых морей, не ведают своего блага, ибо никогда не почувствуют кожею холода зимы.

— Не смею много возражать тебе, учёному человеку, — не скрывая досады, ответствовал Аввакум. — А всё же не медведи мы, своей пользы не знающие. Верно! Не во всякий век и не всякому народу посылает Господь таких царей, как наш Алексей Михалыч. Природный русак, оттого и любит людей. Грешим, грешим, а Бог всё награждает нас. Ох, батюшка! До времени! Время придёт, Он и спросит.

Протопоп прорекал наставительно, чтоб не больно-то римский выученик, знаменитость заезжая морду драл перед русскими людьми. Сразу ведь видно — второй Крижанич.

Однако в семью прилетел Аввакум на ангельских, на белых крыльях. Про Симеона думать забыл. Всё нутро, всякая жилка и кишочка тряслись в нём от великой радости. Такое ведь и не приснится! Царь к себе зовёт жить! Да ведь впрямь к себе! В Кремль, за высокую, за белую стену, где терема лучших людей царства.

— Батька, что-то ты сам на себя не похож, — всполошилась Анастасия Марковна, глядя, как молчит Петрович, как на стол-то локтем опёрся да голову на руку положил... — Батька, чего?

— Да чего? В Кремле просят жить.

— В Кремле?! — Марковна поглядела на печь, где сгрудились бабы-домочадицы.

— В Кремли-и?! — ужаснулась Фетинья.

Страх стоял и в глазах Анастасии Марковны.

— Дуры! — осерчал Аввакум — Природные дуры! Им говорят: в Кремль пожалуйте, — а они юбки замочили.

— Замочили, батюшка! — повинилась Фетинья, сделавшая лужу. — В Кремли-то, чай, царь живёт.

— А ну, живо собирайтесь, пока не прибил! — топнул ногою Аввакум.

— Не гневайся, батюшка, — выскочила проворная Агафья-черница, сдёргивая с окон свои занавески. — В единочасье уложим скарб-то!

А Марковна всё не могла в себя прийти:

— Из-под сибирской сосны да в кремлёвские палаты? Искушение, Господи...

— Братск и Нерчинск выдюжили, перетерпим и Кремль, — посмеивался Аввакум, вводя Анастасию Марковну в светлицу нового жилья.

— За что, батька, честь?

— Видать, за муки наши. Али не заслужили?

— Петрович! — тихонько, но строго осадила Анастасия Марковна.

— Да я что?! Дом, говорю, хороший. Государю спасибо.

— И государыне, — подсказал Фёдор-юродивый. — Великий государь рад тебе, протопопу, соломки настелить.

— Какой ещё соломки? — не понял Аввакум.

— Соломка горит хорошо, — засмеялся Фёдор.

— Чего болтаешь, спрашиваю?

— А чего не болтать? Язык без костей.

— Устраивайтесь, — махнул рукой Аввакум, достал из ларца Псалтирь, открыл, где открылось, прочитал: — «Господь сказал Мне: Ты Сын Мой. Я ныне родил Тебя, проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе. Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника».

Окинул взглядом высокий потолок, оконца рядком, лавки дубовые, дубовый стол.

— Палаты новые, а живы старыми молитвами. Намоленого наперёд не бывает. Украшение дому надобно.

Сказал сии загадочные слова и ушёл.

Воротился, когда уж все пообедали, не дождавшись хозяина. С великим шумом пожаловал.

Визг, будто собаку кнутом порют, рёв звериный, лязг железа. Люди кричат, протопоп кричит.

Фетинья от страха двери на засов, да умная Агафья-черница тут как тут. Оттолкнула глупую бабу, отворила двери, и вовремя. Батюшка протопоп уж на крыльце, с цепью в руках, а на цепи чудище косматое.

— Детей убери! — закричал Агафье да и повалился на неё, шарахнувшись: чудище изловчилось, схватило протопопа пастью за сапог. Иночица бесстрашно рванула цепь в сторону, Аввакум опамятовался, пособил. Так вот и втянули сидящего на гузне в дом, жующего сапог... человека, Господи.

— Крюк! — закричал протопоп выскочившим к нему навстречу Ивану и Прокопию. — Ищите, несите крюк, в стену вбейте... Да в углу, безмозглые! В углу!

Анастасия Марковна глядела на пришествие, опустивши руки. Агафья же, сообразив, помогла батюшке скинуть сапоги.