Однако первая влюблённость коварна не менее, чем все прочие.

Да, Гриша ушёл со сцены и уступил главную роль мне, начинающему. Он всё-таки был намного опытнее в отношениях с женщинами и не сильно огорчался от того, что потерял ещё одну из них, даже не смотря на то, что она ему нравилась. К тому же он был благороднее меня, а, может быть, и умнее, и с истинным благородством и гордостью покинул этот треугольник. Он не позволил выбирать за себя женщине и поступился ею раньше даже, чем она успела произнести «нет».

Впрочем, Она так и не сделала выбора. Это обстоятельства оставили нас вдвоём.

Я был счастлив до безумия, а Она, … теперь я могу сказать это точно, решила: «Ну, что ж, раз так получилось…» Гриша ей нравился, а остался, как его тень, я.

Едва мы остались, двое из троих, как она тут же принялась уезжать на выходные и праздники, когда я думал увидеть её, то в деревню к бабке, то в Харьков к сестре, которая училась там в институте. От этого мои страдания невероятно усиливались и обострялись, и потому, чтобы заглушить их и хоть немного отыграться, я познакомился случайно с другой девчонкой, которая подвернулась мне при первом случае и, хотя нрав мой упорно сопротивлялся этому насилию, начал усиленно культивировать с ней отношения, ходить с ней по выходным в город, на дискотеки, в бары. В один из выходных, когда я прогуливался со своей новой знакомой по Стометровке, одной из центральных улиц города, а Она была в это время в отъезде в очередной раз, нас с моей новой случайной, а потому впервые «взрослой» пассией «засекла» Оксана, та самая Её подружка, с которой они тогда остановились в училище.

Мне сделалось нехорошо, как последней шкоде, и я произнёс вслух, что это конец, но моя спутница не поняла, что я имею в виду.

На следующий день я позвонил Ей с самого утра, – из Харькова она должна была приехать ночным поездом, – и сказал, что гулял вчера с кампанией, однако так и не набрался смелости сказать спасительное: «Там была одна симпатичная девчонка, потом мы отделились от остальных и гуляли по городу, но, в конце концов, я с ней расстался, потому что не могу забыть тебя, хотя ты не очень-то жалуешь меня своим появлением».

К вечеру Она уже знала от Оксаны, что та выдела меня в городе в Её отсутствие в обществе какой-то симпатичной девушки, … и всё пошло прахом.

Мы поссорились, и я целых две недели крепился, чтобы первым не позвонить Ей, но всё же не выдержал – и позвонил.

Мы помирились, но теперь мои отношения с той, новой подругой зашли неожиданно так далеко, что я не знал, что и делать.

Два месяца я не мог сделать окончательного выбора.

Отношения с Ней питались моей привязанностью, а отношения со второй держались на том, что я ценил её тягу ко мне и хотел сам кому-то нравиться, иметь барометр собственной популярности у противоположного пола, чтобы определять свои шансы на успех, свой базис и потенциал.

За два месяца таких странных отношений я растерял всё своё волшебное чувство любви и даже потерял доверие у обеих, поскольку и той, и другой сторонами был уличён во лжи и «неверности».

Два месяца бесплодной растраты своих чувств, и август расставил всё на свои места.

Случилось то, что и должно было произойти.

Вторая нашла в себе силы уйти, потому как поняла, что я в неё нисколько не влюблён, и что я настолько неблагодарен, что даже не счёл нужным отказать ей, что было бы, по крайней мере, честно. А с Ней… с Ней… С Ней всё получилось, как в конце настоящего трагического любовного романа.

Всё кончилось тем, что я сидел одним августовским вечером, почти ночью, в подъезде у Её двери, как побитый пёс, и жалобно скулил, пытаясь таким отчаянным способом тронуть Её сердце. Я унижался, и до чего чертовски приятным было это унижение. Я унижался перед любимой женщиной, и чувствовал, что готов унизиться ещё больше, если только она скажет «Прощаю».

Ради этого унижения, наверное, а не из-за беспредельного бесстрашия, я мог в тот вечер выброситься из окна подъезда, лишь только бы услышать от неё намёк, что это будет Ей приятно. Я готов был стать половиком перед Её порогом, я хотел бы стать её любимой собачкой и послушно бегать за ней на поводке. Я мечтал стать бесплотным духом, чтобы быть при Ней везде и всегда, даже тогда, когда Она была бы наедине с другими мужчинами.

Об этом, о своём Великом Унижении говорил я с ней в тот вечер. Я знал, что вижу Её в последний раз, что это был Последний вечер моей Первой любви. Я чувствовал это. И от того я плакал и рыдал, сидя на бетонном полу у Её порога, от этого я говорил с Ней так откровенно, как никогда после ни с одной женщиной, от этого я открыто изливал Ей свою душу, препоручая Её воли подобрать её, утешить или растоптать.

Слабая надежда, что мои откровения тронут Её сердце, откроют дорогу в него для меня, ещё теплилась в предсмертной тоске в моей душе, добавляя своей грусти в чашу, переполненную страданием.

Да. … То был Вечер!

Ураган чувств родился в гом сумраке в моей душе и покинул её вместе с горючими слезами. Все угольки надежды погасли. Она не захотела подобрать моего цветка. Не тронули Её и мои страдания. Для Неё видеть их было скорее забавно и утомительно, чем горько, и только из чувства приличия, чтобы не обидеть, она не оказала мне этого, хотя я это понял. Она не подобрала моего Цветка, но и не растоптала его, хотя я просил Её сделать выбор и лаже сделать Это. Цветок моей души так и остался лежать на дороге невостребованный, да так и завял….