– Что за человек обратился к вам?

– Простите, Егор Мстиславович, – Пророк мгновенно посерьезнел, – но этого я вам сказать не могу.

– А если…

– Если вы на деньги намекаете, – перебил Андрей, – то оставьте их себе, пригодятся. Если угрожаете – ваше право, конечно, но угрозы совершенно меня не пугают, ну ни капельки. Зато я очень хорошо представляю, на что способен ваш, скажем так, оппонент. Он пристрелит сначала меня, а потом вас. Или наоборот, что, впрочем, не играет особой роли, часом раньше, часом позже… А я жить хочу. Я поэтому и согласился помогать ему, а сейчас вот и с тобой разговоры разговариваю, вместо того чтобы выгнать, убеждаю тебя, дурака, успокоиться. Плюнь на все. Живи нормально, купи себе новую квартиру, жену заведи такую, чтобы любила и в рот смотрела, а не по мужикам бегала. Слышишь?

– Слышу. – Егор поднялся. Забыть, значит, и жить дальше? Хороший совет, над ним стоит подумать. Возможно, Егор и подумает, и забудет. Все забудет, от всего открестится, и от Юльки, и от Томочки, и от Сергея, и от Татьяны, которой уж точно все равно, найдет он убийц или не найдет. Наверное, так проще. Но вот правильнее ли?

На кладбище было удивительно спокойно и тихо. Шел снег, уже март на дворе, а он все идет и идет, и не видно ни конца, ни края колючей белой круговерти. Зато мир вокруг казался светлее, хотя вечер уже и того и гляди этот обманчивый свет придавят ранние сумерки. Альдов присел у могилы. Алые до черноты розы смотрелись чуждо и нелепо, и Егор решил, что в следующий раз принесет белые. Белые розы на белом снегу. Татьяне понравится. Отчего-то ему очень хотелось, чтобы розы понравились. Смешно, она и увидеть-то их не способна.

Наверное, нужно что-то сказать. В прошлый раз какая-то старушка, похожая на больную, исхудалую по зимнему времени ворону, долго и назойливо объясняла Егору, что нельзя просто так стоять и молчать, с мертвыми нужно разговаривать.

О чем? Что он ей скажет? Извини, тебя убили потому, что я недостаточно быстро приехал? Или: потому, что втянул твоего брата в собственные проблемы? Или: о Сергее до сих пор нет новостей? Или: ваша квартира сгорела… На следующий же день после разговора с Андреем. Пожарные говорили об утечке газа, о коротком замыкании, искре, взрыве и несчастном случае, а Егор был уверен – следы заметают. И пророк исчез. Может, тоже убили? Впрочем, «любимого ученика» Альдов не жалел, тот сам нарвался на неприятности, но с Андреем исчез последний шанс отыскать Юльку. Наверное, не надо было уходить тогда. И драку затевать не стоило, взрослые люди контролируют свои эмоции. А Егор не сумел. Ударил, широко, с размахом, и со злобной радостью внимал боли в запястье и слушал истеричный визг Андрея. Тот обеими руками закрывал разбитую физиономию и орал, высоко, на одной ноте.

Потом били Егора. Тот громила, что стоял у стены, пытался оправдаться в глазах шефа. Альдов защищался, но все равно проиграл – у громилы было больше веса, мускулов и обретенного в уличных драках опыта. После драки Егор лечился и думал, когда вылечился, – работал и снова думал. Пустые мысли, пустые надежды… Закурить, что ли? Но прилично ли курить на погосте? И какого вообще он тут стоит?.. В кармане задребезжал мобильник, ну вот и повод появился, чтобы уйти.

– До свидания, – пробормотал Альдов, отводя глаза. Снежная труха невесомым белым саваном укрыла розы.

– Да! – Мелкое тельце телефона норовило выскользнуть из онемевших от холода пальцев, и Егор решил, что завтра же приобретет новую трубку, такую, которую не придется по полчаса в кармане искать. Трубка отозвалась Пашкиным голосом:

– Привет, Альдов, ты где?

– На кладбище.

– А… – Пашка на секунду заткнулся, переваривая полученную информацию. – Все страдаешь?

– Страдаю. Чего надо?

– Поехали в кабак.

– Поехали, – согласился Егор. А почему бы и нет, он же никому ничего не должен, он имеет право отдохнуть. Или, если отдохнуть не получится, хотя бы напиться в приятной компании. Да и с Пашкой посоветоваться не мешало бы.

У ворот Егор обернулся – кладбище тонуло в сумерках и мутной снежной зыби, сквозь которую дрожащими серо-черными пятнами проступали силуэты деревьев, памятников и крохотной старой церкви. Он так ни разу туда и не заглянул.

Я мерзла. Зимой я всегда мерзну, такой уж уродилась, но сегодня было особенно холодно, это потому, что не топят, то ли экономят, то ли волю закаляют. И есть хочется. Может, согласиться? Подписать бумаги? Но Андрей больше не требовал подписей, он вообще ничего больше не требовал, просто приедет, заглянет в дом, точно желая убедиться, что я еще жива, и снова исчезает на неделю-две, оставляя меня на попечение сестры Виктории.

Ненавижу. И ее, и Андрея, и весь этот замкнутый мирок надуманного благочестия и плохо спрятанной ненависти. Должно быть, людям на роду написано ненавидеть, причем не важно кого, лишь бы было куда выплеснуть все дерьмо из своей души. Я стала таким вот громоотводом. Конечно, они уверены, что я хуже их, потому что они праведницы, а я ведьма.

Каждый день слышу это слово. Ведьма, ведьма, ведьма… Я ленюсь, потому что ведьма. Я хочу есть, потому что ведьма. Я плохо молюсь, потому что ведьма. Я все делаю назло им, потому что ведьма. Нет, теперь мне уже все равно, привыкла.

Дверь заскрипела, и в дом ввалилась сестра Виктория.

– Сидишь? Пол подмела? – Виктория плотно прикрыла дверь, но все равно я кожей ощущала, как вьется, крадется по полу холод.

– Подмела.

– Печь отчего не затопила?

– Так вы ж не велели. – Я старалась не смотреть ей в глаза, сестра Виктория не выносила прямых взглядов, зато очень ценила послушание. Вздохнув всей своей огромной тушей, она скинула тулуп, присела у печи и сноровисто принялась запихивать в черную пасть дрова.