– Не ожидал он, не вешай мне лапшу на уши, давай выкладывай! Эй, ты, – она махнула рукой, подзывая официанта. – Принеси… а пива принеси, только холодного. Вам, мальчики, чего заказать?

– На службе… – попытался было отказаться Венька.

– Говорю же, не вешай лапшу на уши, а то разговору не будет. Короче, три пива нам, ну и к пиву чего-нибудь. И пошустрей!

Голос у нее был зычный, официант исчез моментально. Марина Сергеевна тем временем откинулась на спинку стула, который чуть скрипнул, подался назад так, что Семен даже испугался – не за стул, за свидетельницу, жалко будет, если такая женщина и наземь грохнется. Хороша. Темная, знойная, цыганистая. Брови дугами, ресницы крыльями, кофточка на груди натянулась, прилипла, обрисовывая кружевной узор лифчика, а на плоском животике блестят капельки пота. Жарко… да, на такую и глядеть жарко.

– А ты чего стоишь? Садись давай, – она указала на стул. Семен присел, потому как стоять, глядя на нее сверху вниз, и думать о том, чтоб не только поглядеть, но… в общем, сидеть было как-то удобнее, хотя стул и прогнулся, пополз пластиковыми ножками по бетону, грозясь развалиться.

– Семен, значит? А ты – Вениамин? – Марина Сергеевна улыбнулась, но не Веньке, Семену. И улыбка у нее красивая, а зубы крупные, ровные, как с рекламного ролика. – Ну что, сдал меня Юраша с потрохами, да? Чего он там еще наплел? Давайте выкладывайте, а потом уже и я… так честнее будет, верно?

Она достала из пачки сигарету, и Венька, галантно подхватив зажигалку, помог прикурить. Вот ведь… хлыщ, и куда только Машка смотрит?

– Марина Сергеевна….

– Марина. Не люблю, когда по отчеству кличут. Забудь.

– Марина, – послушно поправился Венька. – Не стану скрывать, что положение ваше серьезно, даже очень серьезно…

– А ты не пугай, ты по делу говори, пуганая уже… вот же скотина.

– Речь идет об убийстве.

– Ну до этого я уже доперла, небось если б она сама, как Юрка говорил, от болезни, тогда б не стали ко мне лезть.

Официант принес пиво. При виде высоких бокалов с ледяною испариною на стеклянных стенках, с белой медленно тающей шапкой пены, проснулась жажда.

– У вас ведь был мотив желать смерти Омельской?

– У меня? Мотив?! Вот урод! – Марина стряхнула пепел в пепельницу и, взяв бокал, пригубила. – Да пейте же, в жару ничего лучше нету, чем пиво. Ну так, значит, этот урод заявил, что я его ненаглядную…

– Что вы имели повод, – уточнил Венька, пробуя пиво. Семен к бокалу не притронулся, хотя очень хотелось, за стеклянной стенкой всеми оттенками янтаря переливался ледяной хмель, манил свежим хлебным запахом, отзываясь знакомой легкой горечью во рту.

Ну нет, не будет он за бабский счет пиво распивать, как-нибудь сам себе купит, потом, после работы.

– Я? – Марина глядела с удивлением и подозрением. – А про себя он, значит, умолчал?

– Говорит, что вы, уж простите, ревнивы и вспыльчивы, и по этой причине он не решался просто взять и порвать с вами отношения, для того и уехал сюда, надеясь, что найдете другой объект для любви.

– Объект, дерьмо, а не объект… а я за него замуж выйти планировала. Нет, всерьез планировала. Серьезные отношения, любовь… ребеночка родить думала. И ревновала, тут да, что есть, то есть. Порода наша такая… мой батяня никогда с мамкой управиться не мог, боялся, как огня. А я, как выросла, решила – найду себе нормального мужика, такого, чтоб и любить любил, и укороту дать мог, а не найду, так другие – на хрен надо. Вот и выходило всю жизнь, что на хрен. Уже и не надеялась, а тут Юрка… по бизнесу пересеклись, у него неприятности были, я помогла чуток. А заодно и пригляделась. Нормальным вроде показался, иные передо мною стелются, гнутся, чтоб, значит, выслужиться, а он себя держал хорошо…

Значит, у нее бизнес? Семен отчего-то не удивился, конечно, такая женщина за себя постоит, но оттого вдруг страшно стало – а не решит ли Венька после таких откровений, что это она художницу утопила? Силы-то в Марине хватит, и той, чтоб решиться, и той, чтоб исполнить решенное.

– Семен, а ты чего пиво-то не пьешь? Брезгуешь? – поинтересовалась Марина да глянула так, будто на просвет все мысли видела. Глаза черные блестят то ли обидой, то ли любопытством – не разобрать.

– Не хочется. Спасибо.

– Не обращайте внимания, Семен у нас – личность неконтактная.

– Вот и Юрка поначалу тоже неконтактным был, а потом ничего, сконтактился. Как-то само собой вышло, я ж говорю, горячая я, – Марина дернула плечиком, и кофточка натянулась еще сильнее, хоть бы пуговицы выдержали, а то неприлично получится. – И вот впервые подумала – неужто свезло на нормального мужика? Не гуляка, не пьянь, не дурак, не слабак… сам себя на ноги поставил. Уважаю таких.

– А что женатый, так ничего? – Семен сказал и расстроился: вот зачем надо было, зло вышло, нехорошо. Как будто обвиняет в чем.

– А и ничего! – Она выпятила круглый подбородок, снизу, слева под губою, блестело черное пятнышко родинки, как будто нарисованное или приклеенное. – Я ж поначалу серьезных планов не строила, а что пару раз тишком встретились, так кому от этого хуже? А потом он сам рассказывать начал, как ему с женою тяжело живется.

Марина вздохнула и, допив пиво, потянулась ко второму бокалу, тому, к которому Семен так и не прикоснулся.

– Художница она у него, знаменитая вроде, не знаю, я в этом ни бельмеса, Юрок-то притащил как-то картинку, тоже додумался, женину мазню любовнице в подарок. Только вы, мужики, такими дуболомами быть можете. Ну спасибо-то я сказала, вы ж обидчивые, а картинка… ну пятна какие-то, желтенькие и красненькие, синих немного, чтоб чего нарисовано было, с толком, так и не понять. Абстракцизм сплошной. И Дашка его такая ж, это по Юркиным словам выходило. То целыми днями малюет, то истерики устраивать начинает, что не малюется, то вдохновенья ей надо и сексу для вдохновенья, то, наоборот, ничего не надо. Домом она не занималась, домработницу видеть не хотела, потому как чужой человек ее утомлял, все хозяйство на Юрикову мать повесила, а та старенькая уже. Какой мужик выдержит?