– Вам за эту ошибку, Ефим Романович, могут таких…дюлей навешать, – неожиданно серьезно изрек Проничкин, поглядев на Фиму с уважением и без малейшего сострадания.

– Юрочка, – взмолился Фогель, словно перед ним уже сидел следователь прокуратуры, – я клянусь, что этого не писал. Я для того тебя и вытащил. Ты должен объяснить, как он сюда попал, этот «Мудрик». Как мне его подсунули и возможно ли это технически?

– Если подсунули – значит, возможно, – резонно констатировал Проничкин и тут наконец улыбнулся, чего за ним почти не водилось.

И тотчас в глазах Проничкина возник маниакальный блеск охотника. Он погрузился в бездонное чрево компьютера. Манипуляции мышкой и клавишами извлекали из таинственных недр машины бесконечную череду цифр, табличек, символов и знаков. Письмена мельтешили на экране, сменяя друг друга стремительно и, как казалось Фиме, абсолютно хаотично. Но Проничкин несомненно управлял этим хаосом, докапываясь до каких-то тайных, лишь ему ведомых следов пребывания злодейских пришельцев. Фима Фогель завороженно глядел на дисплей, и в подсознании трепыхалась глупейшая надежда, что вот сейчас из этого скопища иероглифов выскочит нормальная русская фраза, объясняющая все.

После часовой операции на электронном мозге «хирург» оторвался от экрана и посмотрел на Фиму так пристально, словно трепанировал череп именно ему и хотел удостовериться, жив ли пациент.

– Ну! – выдохнул Фогель.

Терпение было на пределе.

– Насколько я могу судить, Ефим Романович, вами интересовались, – сообщил Проничкин, продолжая вглядываться в сидящего рядом человека, словно видит его впервые. – Я, конечно, могу попытаться объяснить, по каким параметрам…

– Не надо параметров, на хрен мне вся эта мутодревина! – резко перебил его Фима, вызвав осуждающий Юлькин взгляд, – она всегда была ответственной за статус интеллигентной семьи и именно в этот момент как раз вошла в кабинет. – Скажи по-простому, для идиота: что произошло?

Проничкин стоически принял муку общения с непрофессионалом. И вот что понял Фима…

В его программу пытались проникнуть. Именно пытались. Обнаружены тончайшие следы взлома. Они столь неочевидны, что Проничкин не ручается за свой вывод. Но если он прав, то незваный гость Фиминой электронной обители – специалист экстра-класса. Он прибрал за собой с изощренностью суперкиллера, выполняющего только сверхответственные и сверхдорогие заказы. По существу, присутствие постороннего выдают не «отпечатки пальцев», а некоторые признаки, по которым можно сделать осторожный вывод, что «отпечатки» кто-то стирал.

С чем с чем, а с логикой у Фимы было все в порядке. И следующее звено логической цепочки Фима протянул моментально: «Если Проничкин не бредит, то мною занимались очень квалифицированно и целеустремленно. Мне филигранно вставили „Мудрика“ вместо „суслика“».

Но на этом звене цепочка Фиминых рассуждений лопнула. Вместо цепочки возникло оцепенение. Вопрос, зачем такому асу заштатный старик-кроссвордист, повис в воздухе. Фима пытался поймать ответ, но он вертко исчезал, как докучливая муха.

Проничкин получил свои три сотни рублей и собрался уходить. Они с Юлькой проводили его до двери. На пороге он замер, глубокомысленно уставился в коричневый коврик, потом поднял голову к потолку и, словно обращаясь к кому-то конкретному на небесах, тихо изрек: «Это их класс, Ефим Романович. Очень высокий… Намного выше моего…» И ушел.

Они вернулись к столу. Оставалось только догадываться, кого он имел в виду. Бледный Фима на нервной почве зашвыривал в рот одну конфету за другой, лихорадочно выискивая не столь пугающую версию. Ее нашла Юлька.

– Вот что может быть: сверходаренный мальчишка-хакер, на досуге еще и любитель кроссвордов, оттачивая мастерство, решил над тобой подшутить.

– Господи, – воскликнул Фима, – да мне-то что с того! Даже если так, кто в это поверит? И кто будет разбираться? Он украл, у него украли… Недоказуемо. Подпись моя, кроссворд мой. Я что, пойду парить кому-то мозги этой очаровательной версией?!

– Но ты вслушайся, как звучит правда! Ты вслушайся! – уже занервничала сама Юлька. – «Я этого не писал, враги проникли в компьютер, исправили, а я по оплошности не перечитал перед тем, как отправлять». Жалкий лепет, исповедь нашкодившего и насмерть перепуганного школяра.

– Да, Юля, – неожиданно тихо и почти бесстрастно вымолвил Ефим Романович, – я перепуган. Я боюсь. Я попал как кур во щи. Мало того, что рушится наша спокойная жизнь, которую я выстраивал и охранял все эти годы, ради которой отказался от всяческих карьерных поползновений. Все гораздо серьезней. Я отлично понимаю, что сейчас происходит с моей ненаглядной родиной. Я не могу этого не понимать по определению. Слишком основательно знаю историю и слишком много читал в своей жизни. Вот увидишь, потерей профессии и этого заработка я не отделаюсь. Со мной будут разбираться круче, куда круче.