— Эй… ты в порядке?

— Всё нормально, — отвечает Элла, глубоко дыша. — Это старость.

Джули смотрит, как её приемная бабушка вытирает губы, и не отпускает её плеча.

— Неужели было очень громко? — удивляется Россо, входя в комнату. — Оттуда не понять. Наш звукач полный отстой.

Элла поднимает голову.

— Ты не подозревал, какое шоу тут устроил? Пожалуйста, скажи, что ты не настолько стар, насколько глух.

— Ладно, достаточно, — Россо закатывает глаза и бросает на меня взгляд, говорящий: «Женщины». Поразительно, насколько это меня радует. Я пытаюсь мимикой выразить братское сочувствие, но вместо: «Я понимаю тебя, брат» у меня получается что-то вроде: «У меня запор».

— Может, я стал несколько хуже слышать, — говорит жене Россо. — Десятки лет стрельб и тяжелого рока сделали своё дело, но это не самое страшное, что может случиться с мужчиной в возрасте, так что отстань.

Элла хихикает. Я рассматриваю этих двух пожилых людей и спрашиваю себя, что они делали не так. Возраст не сломал их, как это бывает с большинством. Россо не такой здоровый, как его жена, он плохо видит и слышит, у него редкие волосы и неповоротливые суставы, но душа у него гибкая, как у Эллы. Я помню, как он смотрел на меня у входа на Стадион, когда Джули умоляла его поверить нам; как он открыл ворота и впустил меня, прекрасно понимая, кто я.

Он не подвержен предрассудкам, как большинство мужчин помоложе. Он всё еще живёт.

— Тебе правда нужен микрофон? — спрашивает Нора. — Здесь обычно бывает всего несколько дюжин человек.

Россо выглядит обеспокоенным.

— Сегодня… ожидается больше народа.

Наступило молчание. Пока мы раздумывали, спросить сейчас или подождать официального объявления, дверь с грохотом открылась и народ повалил.

— Насколько больше? — спрашивает Нора, когда вестибюль заполняется.

— Все.

Россо кивает знакомым лицам, пожимает несколько рук — президент рабочих в запачканном комбинезоне.

— Эээ… Нас двадцать тысяч человек, — говорит Нора. — Зал вмещает пару сотен.

— Мы установили микрофоны в системе оповещения Стадиона. Участвовать будут только представители, но слушать смогут все.

Джули выглядит испуганной.

— Это так важно?

— Всё важно. Мы все вместе живём здесь, каждый заслуживает знать, что происходит. Мы больше не будем проводить закрытых собраний. Все видели, к чему это ведёт.

Наша четвёрка выжидающе смотрит на него, и он немного смягчает тон.

— Но да. Это важно.

— Опять конец света? — Джули выдавливает слабую улыбку.

Россо смотрит на неё с каменным лицом, раздумывает над ответом с пугающей серьезностью.

— Извините, — говорит он и исчезает в толпе.

МЫ

МЫ ПЛЫВЁМ под городом сквозь почву и камни и смотрим вверх на фундамент небоскребов. Они возвышаются как восклицательные знаки, возвещающие о господстве человека, в конце речи, казавшейся длинной и выразительной. Её писали тогда, когда мы вышли на поверхность, но теперь она больше похожа на лепет ребёнка.

Мы любим этого ребенка с его слюнями и какашками. Он наш, он — это мы, и мы хотим его вырастить.

Поэтому мы движемся вверх, к городу. Мы скользим под ним, проплываем сквозь бесчисленные могилы, движемся от огромных кладбищ к маленьким захоронениям, бережно хранящим семейные кости.

Сегодня мы чувствуем напряжение в земле, сейсмическую активность, которая говорит нам продолжать двигаться, наблюдать, собирать всю информацию, которую можем.

И мы слышим голос.

«Это майор Эван Кёнерли, Стадион. Вызываю Купол Голдмэн, пожалуйста, ответьте».

В большинстве своём паутина проводов под городом неактивна — линии связи между вышками замолчали. Но одна из них — старый кабель, прокинутый через город как детский телефон из консервных банок, — всё ещё пытается работать.

«Купол Голдмэн, пожалуйста, ответьте».

Мы следуем по проводу за этим встревоженным голосом. Мы пересекаем расстояние между одним городом и другим, проплываем под окруженной стенами улицей — Коридором, под ногами строителей, торопящихся по домам. Сигнал выходит из-под земли и оказывается в глубоком подвале Купола, где останавливается. Кабель перерезан. Голос Эвана Кёнерли рассеивается среди окружающих электронов.

Мы оказываемся в тёмной комнате. Трогаем треснувшие почерневшие стены и кучи обгоревшего мусора. Бегло прочитываем страницы её истории: десятки людей кричат в телефонные трубки, проводят унылые сделки, затем планируют нападение и оборону, оборону и нападение… а потом всё. Книги обрываются на полуслове.

Здесь не написано ни одной страницы о чем-то Высоком, только кипы и кипы печальных документов, антологии счетов-фактур в бежевых пластиковых папках… Что-то движется в стенах вокруг нас. Тяжелые массы гнусных фантазий, образующих вмятины в тонкой оболочке мира.