В коридоре часы пробили десять, и мы в молчании выслушали все десять ударов.

— Это не мы… — сказал Пальмо женщине, нам и самому себе.

— Молчи! — крикнул Бьянко и поднял руку, будто хотел его ударить. Потом обратился к женщине: — Надо было сказать, что он тут слабоват. — Он ткнул себя пальцем в сердце.

Она молитвенно сложила руки и, стараясь не смотреть в сторону старика, прошептала:

— Он был такой больной. И вовсе не злой… Добрый он был.

— Ну, если добрый, так он сейчас уже в раю, — заметил Бьянко.

— Он так мне доверял, — сказала женщина каким-то детски-тонким голосом.

— Еще бы, почему же ему было тебе не доверять? — сказал Бьянко. Он подошел к ней и стал говорить что-то вполголоса.

Я считал, что имею право знать, о чем шепчутся те двое; я все равно с головой влез в это дело, значит, мне нужно быть в курсе всего. Я подошел поближе и услышал, как женщина сказала:

— Ради бога, ничего не ломайте. Я знаю, как открыть.

А Бьянко:

— Он взял эти деньги из банка на днях?

Она ответила, что нет, и по лицу Бьянко я понял, что все у нас идет как нельзя лучше.

Мы поднялись на второй этаж; Бьянко не велел зажигать света, и Пальмо чиркал спичку за спичкой, а обгоревшие совал себе в карман. Мы нашли, что надо, и снесли вниз.

В коридоре, при свете, я увидел, что Пальмо прижимает к груди пять пачек тысячных бумажек. Мы было направились к выходу, но тут женщина протянула руку к Бьянко.

Он понял и сказал:

— Разделим потом, не спеша. К тому же их надо еще пересчитать.

Женщина возразила:

— Я знаю, сколько их здесь, если дело только за этим.

Тогда Бьянко обернулся к Пальмо, взял у него одну из пяти пачек и вроде как бы с усмешкой показал ее женщине.

— Этого достаточно, — согласилась она.

— Еще бы! — сказал Бьянко и отдал ей пачку.

Она прижала пачку к груди и сказала:

— Вы-то уходите, а я остаюсь тут с ним одна.

— Через полчаса позвонишь в больницу, — ответил ей Бьянко. — Ты была там и готовила ему ромашку, а когда принесла ее, застала его в таком виде.

Женщина сказала, что она все так и сделает, а Бьянко заметил, что ничего трудного в этом нет. Потом спросил:

— Куда ты денешься после похорон?

— Уеду отсюда, поселюсь в Т.

— И хорошо сделаешь. Наследники должны будут дать тебе выходное пособие.

— Я надеюсь.

— Это твое, право.

Мы вышли. По дороге Пальмо уронил одну из пачек, которые прижимал к груди.

— Ах, дьявол! — тихонько выругался он, пытаясь подобрать пачку-.

Бьянко поднял ее и, водрузив на место, процедил:

— Идиот!

Машина была развернута носом под уклон, около нее стоял брат Костантино. Бьянко прошел вперед и быстро сел в машину рядом с шофером — видимо, для того, чтобы заслонить Пальмо с его ношей. Я сел рядом с Пальмо, державшим теперь пачки на коленях.

— Чтобы через десять минут мы были в городе, — приказал Бьянко.

Городские огни быстро приближались. Я старался поймать лицо Бьянко в обзорном зеркальце, но видел только Пальмо, который все время косился на меня, придерживая пачки обеими руками.

— Куда? — спросил шофер.

— Остановись у входа во двор «Коммерческого кафе».

Мы остановились там, где велел Бьянко. Вышли. Отблески неоновой вывески на углу кафе переливались на черной эмали нашей машины.

Бьянко. велел Пальмо задержаться в машине, сам обернулся ко мне и спросил:

— Ты не такой недоверчивый, как та женщина?

— Нет, конечно. Когда тебе будет угодно, — ответил я и распрощался.

Бьянко и Пальмо зашли во двор кафе.

Я спросил брата Костантино:

— Слушай, ты сегодня куда-нибудь поедешь? Тебе еще понадобится кожаная куртка?

— Сегодня нет. Я ставлю машину в гараж.

— Тогда одолжи мне куртку, я верну ее завтра после обеда.

* * *

С курткой на плече, он стоял и смотрел вслед отъезжавшей машине. Потом двинулся в путь, но, сделав несколько шагов, остановился; ноги поневоле несли его домой. Теперь он шел и все время думал о том, когда и куда надо сворачивать.