– - Славословие мое недостойно и того, чтобы написать его на дорожной пыли, а не для благородной цели рассказать о мудрости его, но ничего иного не содержится в моих чернилах, да и калам срезан не в восточных болотах Шираза, а сорван в грязном арыке и тупым ножом грубо заточен. Нет у меня ни каирского папируса, ни ширазского калама, ни яматосской туши или чернил карфагенских каракатиц, но и того, чем скудно снабжены мои уста и руки, достаточно для изъяснения. Ведь что есть, то и даровано Пресуществующим, ибо мудрые через века и страны передали и нам - Не взять то, что даровано Небом, значит себя наказать, не действовать, когда приходит время, значит себя погубить. И коли сейчас наступило время сказать вам о том, о благородные, так некстати суесловно жаловаться на жесткий калам, шершавый пергамент, жидкие чернила да убогий слог! Что должно произойти, то и случится, ибо все свершается по вышней воле, и не нам противиться предначертанному.

– - И вот, к исходу времени нашего бегства от гнева и мести соплеменников, наполненные желчью несправедливой обиды и горькой пылью дороги изгнания, истомленные тяжестью пути и исчерпавшие веру и бодрость, на начале дневного зноя мы остановились в пустынной местности, в стороне от торговых путей, среди голых скал. Покой нашего отдохновения расположился прямо на голой земле, ибо нашими преследователями в черной мстительности своей не было дано нам ни единой доброй палатки и ни одной кошмы, которой пользуются не ради удобной мягкости, а потому, что пряный запах кошмы, свалянной из немытого овечьего руна, а еще лучше - из шерсти годовалой верблюдицы, ходившей с тюками, отпугивает зело свирепую живность, которая водится в песках и в слепой своей ярости уязвляет людей и скот, особенно же этой нечисти подвержены дети, собаки и женщины. Случается, что нападает сия тварь и на верблюда, и если уязвление произошло многочисленное, так падает он и в диких конвульсиях кончается, будучи опасным для себя и окружающих. А вот глупая овца, потравливая заросли пустынной осоки и корявого саксаула, поедает эту мерзость вместе с травою и гнездами, в коих содержится немыслимое количество молоди, превращающейся в свирепых хищников на исходе краткой пустынной весны, поедает без вреда для себя и с великою пользой для людей, так что если овца и глупа, отчего не страдает от яда, так видимо не в одной только мудрости обрела содержание благодетель... И вот мы прибыли в место нашего вынужденного бивака, и расположились по приказанию старших кратким походным лагерем, устроив его по мере наших скромных возможностей и слабых сил, но предусмотрев в нем все положенные части - легкий крааль для овец с особым загоном для верблюдов, дабы крупная скотина не била мелкую, очаг, выложенный плоскими камнями, с местом для кизяка и топлива, собранного по дороге, место для сна мужчин, около коего предусмотрительно сложили наше слабое оружие и то, что могло бы случиться оружием, когда бы возникла непреложная необходимость, убогий шатер для женщин с младенцами, отхожее место для них же и детей, укрытое он нескромности чужих взоров, и склад всего нашего имущества, который вышел совсем небольшим, ибо я уже говорил об ужасной несправедливой скаредности наших мучителей. Расположившись же лагерем, объявлено было о совете, который составили трое наших воинов и старейшина Бен Ари, и еще мужчина преклонного возраста и поэтому способный лишь к занятию торговым промыслом, а еще двое мужчин, ставших по древности лет сущими детьми, хотя и получили вежливое приглашение почтить совет рода глубиной своей мудрости, не могли в нем участвовать из-за слабости членов и путаницы мыслей в седых головах, и остались среди женщин, утиравших им бороды, ровно как и рты младенцам... и, далее, трое нас, подростков, близких к отроческим годам, впервые были приглашены на совет тоже... и мы были бы беспримерно горды, когда бы не поняли, что наше беспечальное детство закончилось в этот час и никогда нам не придется вернуться к нему, что и случилось впоследствии. И Цви Бен Ари вынул свой камень, и стукнул им перед собою, и мы услышали ровный и четкий ритм нашей семьи, звучавший так, что всем стало ясно - наш род не погиб, а будет существовать, покуда в круге камней есть кому отбивать ритм в совете. И вскоре ответил камень следующего по старшинству, потом следующего, и далее, и пришла моя очередь, когда я вступил в круг камней, а из нас, подростков, мне довелось это сделать первому, по возрасту, а там и самый младший также отстучал ритм в свой черед, и круг был замкнут, как соединяются небо с землею, позволяя солнцу и луне каждый день подниматься в небо и опускаться под землю, и покуда этот круг не разорван, земля и небо стоят на тех местах, что были уготованы им всевышним, да будет имя его вечным-вековечным, и будет так до той поры, как назначено.

– - И когда смолк перестук камней, а первый камень был взят нашими родоначальниками не иначе, как от самой Каабы с левой ее стороны, что ближе к правоверному сердцу, и говорили, будто бы наш первый камень есть осколок от самого камня Каабы, изначально сиявшего непорочной снежной белизной горы Арарат, но вскоре почерневшего от неизбывной людской греховности, наступила тишина, и никто не смел сказать слова, ибо все из нас ощутили - произошло то, что произошло, и это изменило всю нашу жизнь навсегда.

– - И Бен Ари сказал нам: Горе людям, взалкавшим кусок не по себе. Горе жаждущим, которые способны испить крови ближнего, только чтобы самим напитаться. Горе алчным, нагружающим верблюда сверх всякой меры, ведь одна соломинка сверх допустимого сломает спину самого сильного дромадера. Горе обуянным яростным гневом, размахивая оружием, они и не замечают, что только что снесли головы своим детям и родственникам. Горе вам, жестокосердые, ибо соделанное вами обратится на вас самих стократно...
– И только многое время спустя я прозрел его мудрость и понял, что старейшина говорил не только о жестоком племени, изгнавшем нас, но обращался к нашим родственникам...
– Нас изгнали в пустыню, дабы испили мы из чаши горя напитка отчаяния, нас лишили пищи, чтобы мы вкусили песка и камня вместо финика и тука и, изверившись, погибли, раздирая кожу на лицах наших. Наш скот обратили в пользу недостойных лентяев, и наше имущество теперь укрепляет их дома, а украшения наших женщин украшают жен и наложниц нерадивых и праздных... Но золото, упав в верблюжий помет, никак не украшает последнего и не придает ему благородных качеств, и не хиндийский мускус заставляет кизяки благоухать, а сам смердит, будучи с ними смешанным, и жемчуг, рассыпанный в грязи, не делает ее более желанной. Благородное возвышается с благородным, мерзость же приличествует мерзости, и нет между ними сродства, а соединение несовместимого производит лишь недоумение и презрение, делает предметом насмешек и брезгливости. Гордого можно сломить превосходящей силою, зажиточного можно ввергнуть в нищету, отняв все его достояние, скот его и одежды его, высокопоставленного можно лишить власти и силы и сделать ниже презираемого невольника, чистящего отхожие места, но достоинства отнять невозможно у того, кто сам не желает от него отказаться. Происхождения крови отобрать невозможно, даже лишив человека не только имения, но и зрения или слуха, как поступили с Абу Абдаллахом Джафаром Рудаки в надежде отнять ниспосланное ему всевышним дарование, и острым ножом палача ослепили, но лишь изысканнее стала его мысль и сладостней зазвучали его касыды, и первая среди жемчужин его поэзии - "Мать вина", ведь сказано было слепым нищим изгнанником:

Когда я пью вино - так не вино любя, чтоб вне себя побыть - затем я пью вино!
–

– - а эта мудрость открылась лишь беспомощному нищему слепцу, но не витязю в полной силе, обладающему остротою орлиного взора.

– - Но люди наши находились в смятенных чувствах и слова мудрости проходили сквозь их уши, не оставляя следов в сердцах. Лбы их исказили морщины страдания, а души преисполнились ядом утрат. Им казалось, что весь мир восстал против них, и сам всемогущий, да живет он вечно-вековечно, отвернул лицо свое от них, бросив в пучину бедствий и предав мечу разорения несправедливо и вероломно. Слова их были лишены мысли, а жесты рук утратили приличествующую степенность. И один из нас, чье имя я помню, но избегну произнести, дабы не облегчать его участи в ином мире, сказал старейшине, криком оскорбив его положение: Оставь свои притчи для мальцов, старец! Или ты не видишь, что мы не имеем ни крова, ни воды, ни топлива, ни скота, ни одежд, кроме тех, что на нас, ни оружия, кроме ножей для мяса да топоров для хвороста? Или ты не помнишь, что у нас осталось два мешка проса и полмешка фиников на всех, и не пройдет и недели, как живые станут завидовать мертвым в печали своей участи?! Что проку в правильных словах, когда мы уже перешли вброд реку смерти и ждем безвременного скончания наших жизней в бедствии и унынии на другом - мертвом - берегу ее? Ведь сказано - Хлеб - в голод, вода - в жажду, всему свое время! Сократи продолжительность своих речей и оставь их до лучших времен и иных ушей!
– так сказал он, и чернеет лицо мое, потому что и другие сказали, чьи имена я не вспомню, так сказали они: Не нужно слов, которые бередят души. Не время рассыпать зерна мудрости, ибо им не напитать голодных и не напоить жаждущих, и не одеть холодных, и не указать верного пути заблудшим. Оставь нас, старец, в нашем горе, не тебе рассеять мрак нашей ночи!
– и третьи сказали: Твоя слава прошла, о старец, и твоя сила кончилась! Что твое слово против солнечного зноя в пустыне, когда нет воды и пища на исходе? Рубаб звучит сладостно лишь после плова, и в унынии не оценить красоты изречения, хотя бы оно было написано на краю золотого кубка почерком куфи, которым пишут лишь величайшие из великих! И боль снизошла на лицо старейшины, и он прекратил свои речи.

– - Тогда слово взял один из воинов, чье имя я не стану произносить по изложенным причинам. И он оглядел всех нас по очереди, и ни на ком не остановил своего безумного взгляда, а стал смотреть в огонь костра - так бились мысли его в тисках не умудренного опытом и рассудительностью рассудка, и он сказал: Что толку вспоминать мудрецов, когда упал с горы! Когда можно отдохнуть после доброй еды, можно внимать сказаниям старины, передавая по кругу чубук кальяна! И за чашей вина после доброй схватки не станет лишним касыда о доблести и славе! Но ведь сейчас время бегать, а не гулять расслабившись. Сейчас свое слово должен говорить меч, а не калам! И от воинского ремесла пристанет больше проку, нежели от чтения рубаи! Что в наших хурджинах?
– Осадок горестного питья. Что наши дети съедят утром?
– Горсть прогоркшего проса пополам с пылью пустыни... Что проку в добродетелях, когда из мира добра мы ввергнуты в пучину горя? Нас мало и мы немощны против армии, но у нас столько воинов, столько бывших воинов и столько будущих воинов, что мы есть армия для малых! Нет у нас земель, но есть земли у тех, кто не имеет и такой силы, чтобы удержать их против нас! И если есть у них малый арык, и нет сил сохранить его, значит, у нас есть право взять его! И есть у них малое стадо, и нет достойного пастуха, и это стадо наше, ибо мы способны его удержать и приумножить! И есть у слабых малое имущество и женщины, которым они не защитники, и вот говорю я - мы берем то, что они не способны сохранить. Сила наша не в числе выпущенных стрел и не в вое боевых труб, а в хитрости и неожиданности, что и есть сила малого войска. Нет у нас сейчас ничего, чтобы победить наших обидчиков, стало быть наша добыча содержится не за стенами родового селения, где одних верблюдов не одна, а многие тысячи, а от сверкания наконечников копий померкнет сияние луны, а в малом оазисе, где всех жителей четыре руки, да верблюдов несколько, да овец одна отара, да женщин малое число... Сама судьба сказала нам - живи, коли сможешь жить, вот и нужно жить так, как можешь, оставив все прочее до лучших времен. Есть в семидесяти фарлангах к югу такое селение, где вместо домов - шатры, а вместо воинов - старики немощные да дети неумелые... Малыми силами стоит забрать их имущество, и скот их, и женщин их, и воду их в оазисе. Оставим же здесь старых да малых с женщинами, дадим им несколько пищи да немного питья и пойдем в набег, как предки наши в славные времена ходили, да отвоюем себе место под солнцем и землю под финики, а как станем жить посправнее и богаче, так и сможем нашим родом основать и новое племя. Ночь коротка, завтра выходим в путь теми воинами, что у нас есть! Сказано же в касыде благородного Зухайра, которая из десяти прекраснейших украшает покои Каабы -

Удара не жди, а сам скорей наноси удар,

Свои защищай колодцы смело с мечом в руках.

Не чтишь ты себя - не станут люди другие чтить,

А если к чужим идешь - врагов видишь ты в друзьях.

– - Воистину, Аллах, желая наказать гордеца, насылает на него безумие!
– воскликнул Бен Ари в гневе праведника пред лицом грешников.
– Не сказано ли далее мудрецами прошлого, что доля отнятая не впрок отнявшему! Кусок из глотки вынутый закроет рот похитителю и умрет он злой смертью без надежды восстать! Одумайтесь ныне, дабы не сожалеть впоследствии! Не благое дело убивать пахаря дабы насытить воина, ведь у каждого пахаря есть сын, который возьмет оружие в руки, если отцу его причинено зло, а матери - бесчестие, и еще у пахаря есть брат, который собирает просо лишь до той поры, пока брат его не терпит обиды, и брат брата пахаря, и дядя его матери, и еще дядя, отец его жены, и сыновья их, и взрослые сыновья их сыновей, все они оставляют орудия мирного ремесла в пору, когда нужно использовать оружие убийства! Одумайтесь, вы, глаз которых видит лишь то, что рядом положено, да и из близлежащего избирает лишь то, что ему видеть приятнее! Как с горы пущенный камень приходит к подножию лавиной, так и неумные слова и дела возвращаются стократ бедами на голову их пославшего.

– - Но только мудрые слова плохо слышны за лязгом оружия, и наши воины оказались способны презреть сказанное старейшиной. Один же из них, чье имя мною тоже названо не будет, тщась выказать свою собственную неглубокую мудрость, сказал так: - Ах, Цви Бен Ари, воистину время твое близко к завершению и источники мудрости твоей иссякают! Только красивые слова мы слышим от тебя в то время, когда нужны жестокие дела, чтобы не погибнуть в пустыне! Похоже, правы изгнавшие тебя, ведь многомудрым назвать тебя может лишь совсем неразумный! Потому что жизнь есть бесконечная схватка и тот, кто убивает, питается побежденным! Или же тебе, о неразумный мудрец, неведомо, что для шашлыка нужно прежде убить барана?!