– Дочка, неужели это называется заработать? – наконец выдавил из себя Фрол.

– Каждый зарабатывает как может, – почувствовав в словах старика укор, выпалила в ответ Ирина.

Чувствовалось, что эту фразу ей приходится повторять не так уж и редко, настолько уверенно и даже привычно для ее слуха она прозвучала. Вместе с тем она вдруг почувствовала неловкость, ощущение чего-то нехорошего, неприятного, отвратительного, начинавшего теребить и мучить ее изнутри. Ее уверенность и развязность рассеялись в одно мгновение. Она отвела в сторону глаза, обиженно буркнув «Не хотите – не платите» и впервые заменив фамильярное «ты» на «Вы».

Они молча стояли друг против друга: восьмидесятитрехлетний больной старик и юная начинающая жить девочка. Вокруг не было ни души, и только звук проезжавших невдалеке автомобилей напоминал о том, что жизнь все же идет своим чередом. Жизнь с ее правдами, грехами, кознями, обидами, предательством, болезнями.

Первым из оцепенения вышел Фрол. Он вдруг поспешно сунул руку в карман и, захватив несколько лежавших в нем купюр, протянул их Ирине:

– Слушай, дочка, возьми!

– Нет, нет, что Вы, – запротестовала Ирина, отступив назад, и хаотично замахала руками.

– Возьми! Возьми! – теперь уже более настойчиво произнес старик, крепко схватил руку девушки, насильно вложил в ладонь деньги и крепко сжал ее пальцы.

– Я не… Я не могу.

– Можешь! – твердо и решительно произнес Фрол.

Он крепко обхватил рукой пальцы Ирины с зажатыми в ладони деньгами:

– Бери… И ни о чем не думай.

– Но… но почему? – тихо произнесла Ирина. – Я же… Я же просто… мразь…

Она вдруг зарыдала.

– Пойми, дочка, – быстро заговорил старик, намереваясь успокоить девушку, – как бы это правильно сказать… Ни ты, ни я, мы сейчас живем не в своем мире. В чужом. Нет, правильнее, чуждом. Чуждом нам мире. Не в том, что остальные… Наш с тобою мир… Нет, это не мир… Это мирок. Такой… Ничтожный… Мелкий… Он не такой, он неправильный…, – Фрол на секунду задумался, внимательно посмотрел на девушку – понимает ли она вообще то, что он хочет сказать, – не тот, который нам хотел дать Бог, даря жизнь. Понимаешь?

От досады Фрол Устинович присел на лавку и обхватил голову руками. Ирина стояла рядом, растерянная, не знающая, как поступить. Наконец старик снова поднял голову. Он был сосредоточен, его глаза излучали уверенность.

– Мне уже, как ни пытайся, никогда не попасть туда, в тот, прежний… настоящий мир. Передо мной стена, понимаешь? Огромная страшная стена… Она становилась все выше и выше. Каждый день. Каждый год. Мне ее ни разрушить, ни перелезть, ни обойти. Я так устал!

Ирина присела рядом с Фролом, снова сжавшим ее руку в своих руках. Она молча недоуменно смотрела на вдруг изменившегося, встрепенувшегося, словно после продолжительного гипноза, старика.

– А ты можешь… Ты должна… У тебя еще все впереди, – энергично продолжал Фрол. – Глупенькая, да у тебя ж целая жизнь впереди… Понимаешь? И стена твоя – не стена вовсе! Стеночка. Плетень. Тьфу – и нет его! Понимаешь?

Девушка не сводила глаз с Фрола Устиновича и послушно, словно школьница перед учителем, кивала головой, все чаще смахивая не перестающие выступать на ее глазах слезы. Она попыталась обнять Фрола, но тот остановил ее, протянув вперед худую жилистую руку.

– Бери, бери! – твердо произнес он. – И не нужно ничего обещать.

Сказав это, старик резко выпрямился и направился к выходу из беседки. Пройдя несколько метров, он остановился, повернулся, еще раз окинул взглядом девушку с ног до головы и повторил:

– Стеночка.

Фрол вернулся в кафе. Сегодня – сам не понимая почему – он нарушил свое правило. Подошел к барной стойке и попросил у Надежды налить рюмку водки. Он и не пил ее, лишь поднес к губам и сразу поставил на стол.

Ирина больше в кафе не появилась. Да и Фрол больше не выглядывал в окно, намеренно от него отворачиваясь, будто боялся спугнуть полет начинающей свою новую жизнь хрупкой бабочки, которой ему в этот момент представлялась девушка.

Когда Гуря подсел к старику, тот уже находился далеко от кафешной суеты. Седые, несколько взъерошенные волосы. Печальные, подернутые густой сеткой морщин глаза. Немигающий взгляд. Казалось, еще более удлинившийся острый нос. Он снова возвратился в свой мир, за свою стену, которая сегодня еще больше выросла, еще больше отделила его от реального мира.

– Ну что, дедуля, пора заканчивать.

Гуря нередко провожал Фрола Устиновича домой. Не потому, что тот в этом очень уж нуждался. Нет. Просто жили они по соседству. И знал Гуря Фрола Устиновича с самого детства. И хорошо помнил его рассказы. И очень любил их тогда слушать. И было в них что-то такое, чего Гуря не очень-то понимал, но подсознательно чувствовал: уж очень отличались они от тех, которые можно было услышать по радио, по телевизору. В газетах прочитать. И тех, которыми пичкали школьников выступающие перед ними ветераны войны. И общались они как соседи. И по хозяйству деду Фролу Гуря не раз помогал. И между впрочем, не за деньги, а просто так. По-доброму. По-соседски.

Приведя Фрола домой и уложив его на кровать, Гуря отыскал на чердаке дома завернутое в старую фуфайку охотничье ружье. Конечно же, он прекрасно знал, где оно лежит. Он прекрасно знал, что находится это ружье у Шапорды без разрешения. Как, впрочем, и у многих односельчан. Жить среди лесов и не быть охотником – для местных жителей это, конечно же, нонсенс. Каждый мужчина в селе имел грешок и время от времени браконьерничал. Благо, зайца, косули, тетерева в этих краях достаточно. Да и грешок ли? В своем лесу охотились. В том, где отцы и деды охотились. Так что здешние охотники с определением «браконьеры» по отношению к ним вряд ли согласились бы.