Чартков испытывает сомнения в адекватности того, что ему виделось, однако не может представить себе исчерпывающего объяснения.

... даже стал подозревать, точно ли это был сон и простой бред, не было ли здесь чего-то другого, не было ли это виденье.

Чартков понимает, что привидевшееся непохоже на сон или помутнение сознания, возникает предположение о некоем видении, однако, причину и суть его Чартков объяснить не может. Следует отметить, что восприятие Чартковым происходящего во время видения и до него существенно отличаются. До момента погружения в гипноз Чартков без усилий замечал игру красок, света и теней на окружающих предметах. Описание его видения сосредоточено на субъективных переживаниях - сердцебиение, тяжесть в груди, страх и ужас то происходящего. Фрагментарное, отчасти спутанное сознание с потерей ориентировки в пространстве при бедности эпитетов, красок и света соответствуют восприятию происходящего Чартковым под действием гипноза и передано рассказчиком.

"Никак деньги зазвенели", сказал квартальный, услышавший стук чего-то упавшего на пол...

В повествовании зазвучала тема денег и соблазна легкой жизни.

В нем были червонцы, все до одного новые, жаркие как огонь. Почти обезумев, сидел он за золотою кучею, всё еще спрашивая себя, не во сне ли всё это.

Продолжение темы денег, соблазна и неадекватности происходящего от тяжелых и больших золотых монет, внезапно и неправдоподобно вывалившихся из какого-то тайника в раме портрета.

И как взглянул он еще раз на золото, не то заговорили в нем 22 года и горячая юность. Теперь в его власти было всё то, на что он глядел доселе завистливыми глазами, чем любовался издали, глотая слюнки.

Соблазн проявляет себя в полную силу.

Художник был награжден всем: улыбкой, деньгами, комплиментом, искренним пожатьем руки, приглашеньем на обеды; словом, получил тысячу лестных наград. Портрет произвел по городу шум.

Сумев польстить заказчицам, даже не ставя себе такой цели, Чартков получает признание у широкой публики.

О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: ... что сам Рафаэль даже писал не всё хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой, и что настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке.

Вертикальная связка с написанным ранее - Чартков высказывает взгляды, диаметрально противоположные прежним: "но где покупатели этих пестрых, грязных, масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось всё глубокое его унижение?"

Художник увидел, что оканчивать решительно было невозможно, что всё нужно было заменить ловкостью и быстрой бойкостью кисти.

Чартков становится халтурщиком. Внутренняя динамика повести "Портрет" прямо противоположна тому, что происходит в повести "Шинель". Невзрачный чиновник Акакий Акакиевич сумел превратить рутинное переписывание бумаг в искусство каллиграфии, а талантливый художник Чартков превращает искусство живописи в рутину. Оба героя гибнут от соблазна - Акакий Акакиевич от увлечения шинелью, а Чартков в гипнотическом видении - от профанации своего искусства.

Это был стройный человек, лет тридцати пяти, с длинными черными кудрями. Приятное лицо, исполненное какой-то светлой беззаботности, показывало душу, чуждую всех томящих светских потрясений; в наряде его не было никаких притязаний на моду: всё показывало в нем артиста.

Описание внешности рассказчика второй части приведено здесь по второй редакции, опубликованной в 1842 году. Интересно, что в первой редакции из сборника "Арабески", увидевшей свет в 1835 году, его внешность описывается совсем по-другому: "Внимание их прервало внезапное восклицание одного, уже несколько пожилых лет посетителя". Сопоставив дату выхода в свет второй редакции и год рождения автора - 1809 год, а также принимая во внимание его внешность, известную многим по портретам, можно достаточно уверенно предположить, что в качестве рассказчика пародийной второй части повести выступает сам Николай Васильевич.

В начале рассказа многие обращались невольно глазами к портрету, но потом все вперились в одного рассказчика, по мере того, как рассказ его становился занимательней.

Рассказ отвлекает внимание присутствующих.

Но, к величайшему изумлению, его уже не было на стене. Невнятный говор и шум пробежал по всей толпе, и вслед за тем послышались явственно слова: "украден". Кто-то успел уже стащить его, воспользовавшись вниманьем слушателей, увлеченных рассказом.