Я бодренько шагал по аллее сороковой улицы, ведь, несмотря на свой несколько тучный вид, был вполне шустр и, неожиданно для злословов и завистников, проворен, и пребывал в обычном для меня и этого праздника, прекрасном расположении духа.

Что и говорить, пугающая сцена, что развернулась у подножия памятника Гёте, невольным свидетелем которой мне не посчастливилось стать, повергла меня в настоящий ужас.

Сначала я даже не понял, что за чертовщина здесь происходит, но семейное шестое чувство, которым славятся настоящие кондитеры и организаторы празднеств, подсказало мне, что происходящее - это полнейший кошмар. Глядя как искорёженное страхом лицо Криса, хотя тогда я ещё не знал его имени, исчезает за этими широкими спинами, а вопль, вырывающийся из его распахнутого рта тонет в сухом шелесте, я оцепенел. Холод пронзил меня до самых глубоких слоёв моего естества, опутав, сковав, заморозив воздух в моих лёгких.

Впрочем, всё было не так уж и плохо - подозрительные люди в плащах были заняты своей жертвой и не видели остолбеневший памятник ужасу имени меня. Всего в нескольких десятках метров гуляли люди, радуясь празднику и мимолётному чувству беззаботности, так что паника моя в тот момент была не совсем обоснована.

Только вот предательский брют думал иначе. Никогда не доверяйте бутылке - она подведёт вас в самый неподходящий момент. Шампанскому надоело болтаться, уютно устроившись в моей руке, и оно радостно выскользнуло, разлетевшись на десяток радостных осколков от удара о промёрзшую каменную плитку.

Очаровательный звон огласил окрестности, перекрыв даже всепоглощающий сухой шелест, к которому добавились новые, ещё более странные, пульсирующие звуки. Плащи, теперь я буду называть их именно так, резко развернулись и узрели меня. Не самое, скажу я вам, замечательное ощущение на свете.

Они тут же расступились, выпуская безжизненное тело из своего дружного круга. Ну, на самом деле тогда я не был уверен, что господин Райт был уже мёртв, ибо в голове моей гремело только одно, столь популярное у молодёжи и малообразованных слоёв населения слово, и мне было совершенно не до разглядывания чего бы то ни было.

Я стряхнул оцепенение и резко развернулся, чтобы броситься в храброе бегство, но тут же обнаружил, что окружен. Мой нос упёрся в деревянную дверь, окрашенную в кричаще синий цвет. Она не была новой - вполне себе потёртая и видавшая виды дверь, явно нуждающаяся в опытной руке, но всё же была в ней одна деталь, заставившая сердце моё, окрылённое надеждой, биться ещё сильнее. Этой деталью была большая белая надпись "Полиция".

Чтобы рассмотреть её, мне пришлось отшатнуться, потирая ушибленный нос, но оно того стоило. Что делает честный человек, находящийся в смертельной опасности, при виде двери с надписью "Полиция"? Конечно стремиться войти!

Я дернул за ручку, но та совершенно не желал поддаваться, а потому пришлось пожертвовать мягкостью моих рук и барабанить по этой облупленной синей доске что есть силы, мучая горло призывами о помощи.

Даже не оборачиваясь, я слышал, как Плащи медленно подходят ко мне. Сухой шелест нарастал, приближался и постепенно поглощал даже звук моего собственного голоса, отчего сила моя лишь прирастала и удары становились всё более сокрушительными. Я даже начал побаиваться, что кулаки мои пробьют эти трухлявые доски, и мне придётся объясняться с господами полицейскими по этому поводу, но возможность сохранить жизнь в тот момент показалась мне лучшей альтернативой, нежели страх перед возможными неприятностями с законом.

Когда боль в руках стала почти невыносимой, дверь внезапно приоткрылась, и из появившейся щели высунулась всклокоченная голова крайнее разозленного пожилого мужчины. О том, что он был явно не в духе говорили его огромные, злобные, нахмуренные брови, готовые броситься мне в лицо и растерзать за ту дерзость, с которой я постучал в его дверь.

Серые глаза, которые казались сильно старше, чем их хозяин, окинули меня быстрым оценивающим взглядом.

– Нет-нет-нет-нет, - его голос, сдобренный целым ведром британского акцента, звучал словно приказ, не терпящий возражений.
– У меня уже есть мамочка, которая бухтит и гундит и вечно ноет, что надо было сидеть на месте и пропускать всё веселье! Вакансия занята, приходите через тринадцать лет.

И дверь захлопнулась, оставив меня недоумённо моргать. Впрочем, на ошеломление и удивление, к сожалению, у меня совершенно не оставалось времени. Я вновь принялся колотить в эту дверь. Реакция последовала незамедлительно - щелкнул замок и всклокоченная седая голова вновь оказалась под зимним Нью-Йоркским небом.

– Что?
– спросил он с этой непередаваемой интонацией, которой так любят подражать мальчишки в старшей школе, считая, что это придает им некую таинственную привлекательность.

Прежде чем я успел открыть рот, этот громкий старик обернулся куда-то внутрь будки и закричал:

– Нардол, почему я открываю дверь?! Это шумно и отвлекает!

– П-п-простите?
– я наконец разлепил свои непослушные губы, но извинение - это всё на что хватило моего кондитерского духа.

Старик вновь уставился на меня с недоумением.

– За что? Что ты натворил?

– Это полиция?
– спросил я слегка осмелев.