— Разве есть такое имя?

— Есть. Еврейское, на молдаванский лад. Я родилась в Кишиневе. Отчего вы не пришли с ним ко мне?

— Да так, не хотелось надоедать.

Виола нетерпеливо повела плечами.

— Напротив, вы — мой любимый художник, перед вашими картинами я плакала, мечтала когда-нибудь хоть издалека увидеть вас… Ну вот — увидела, и нет у меня никаких слов. Ах, эта ваша картина еврейского погрома, этот старый еврей, читающий на развалинах древнюю книгу — должно быть о страданиях еврейского народа! Ведь это всю душу переворачивает. Когда мне сказали, что «мой-то» обожаемый художник сидит здесь и неумеренно пьет вино, у меня сердце кровью облилось… Я побежала… отвлечь вас…

Валерьян засмеялся. Улыбнулся и Василий Иваныч, но Виола смотрела в глаза художника с наивным сочувствием.

— Вы несчастны в личной жизни, я знаю, слыхала… Но довольно же вам пить, поедемте с нами.

— Куда?

— В лодку, — вмешался Василий Иваныч, — в колонию писателей, приглашать их на вечер. Я уже заказал лучшую лодку с парусом и отборными гребцами. Э, да вот и они! Заночуем там, а утром обратно.

— Что ж, — равнодушно согласился Валерьян, — мне все равно. Знаю я эту колонию.

К «поплавку» подъехала большая, четырехвесельная белая лодка с мачтой и свернутым парусом. В лодке сидело пятеро молодых парней в шерстяных вязаных фуфайках, с открытой грудью, с голыми мускулистыми руками.

Василий Иваныч подошел к ступенькам веранды, спускавшимся прямо в воду в сторону бухты.

— Готово, ребята?

— Есть! — браво ответил рулевой, блондин с серебряной серьгой в ухе. — Будьте покойны, Василий Иваныч, наша «Слава» на гонках первый приз взяла. Вот только жалко — штиль. На веслах придется идти.

Валерьян первым спустился в лодку, подал руку Виоле. Маленькая смуглая ручка певицы была крепка к горяча, золотистые глаза улыбались.

— Ну, теперь берегитесь все, — торжественно заявил величавый бас: — я иду.

Лодка при общем смехе закачалась от его тяжелых шагов.

Василий Иваныч сел рядом с Виолой, Валерьян напротив них. Гребцы подняли весла, разом погрузили их в густую синьку бухты.

Быстро вышли через «горло» и заскользили по зыби открытого моря, держась вдоль скалистого берега, вверху покрытого виноградными садами. Пахло морем и виноградом.

— Вот с этой скалы, — показал рулевой, — в старые годы девица одна бросилась в море через любовь, через разбитое сердце…

Рыбаки засмеялись.

— Ну, — шутливо возразил Василий Иваныч, — в старину сердца прочнее нынешних были: разбивались только в самых серьезных случаях. Оттого о таких развитиях и помнят до наших дней. А нынешние сердца разбиваются от каждого пустяка; но в море из-за этого ни одна девица не бросается, потому что все равно никто не обратит внимания. Как вы думаете об этом, Виола?

— Думаю, что из-за нынешних мужчин не стоит убиваться.

— А из-за женщин? — спросил Валерьян.

Вместо ответа певица с грациозной гримаской показала мужчинам кончик языка и пошевелила им, как жалом.

— Где здесь, Сережа, пароход итальянский затонул? — обратился Василий Иваныч к рулевому.

— А вот в аккурат насупротив бухты. Считается… сорок сажен глубины… Лазили водолазы сколько разов, но ничего поделать не могли: песком засосало. Говорят, один человек так и остался там, затонувши…

— Труженики моря, — вздохнул Валерьян.

— Денег там — сорок миллионов.

— Около такого капитала живете, а достигнуть не можете, — дразнил Сергея Василий Иваныч.

— Наш капитал — море. Зимой на белугу ходим, и самый шторм. Случается, половина лодок ко дну идет, зато уж, как попадется белуга с икрой, тогда сразу у всех деньги, гуляем с неделю, покудова все как есть не спустим.

— А зачем так делаете?

— Эх, Василий Иваныч, рыбацкое дело такое — либо пан, либо пропал. Море-то зимой не свой брат, едешь и думаешь: ворочусь ли?.. И деды и прадеды наши на морских волнах помирали…

Рыбаки молча ухмылялись, дружно работая веслами.

— Потомки генуэзцев, — заметил художник. — Я представляю себе Балаклаву, какой она была в пятнадцатом веке: крепость на горе, а по набережной ходят люди в широкополых шляпах, в коротких плащах, с длинными шпагами, с длинными лицами…

— Романтик вы, — покачала головой Виола: — видите то, чего никто не видит… Времена плащей, шпаг, дуэлей, серенад — все это теперь только в пьесах да операх осталось.

— Издали все красиво, — заметил Василий Иваныч — через полтысячи лет и наши времена покажутся интересными. Вот война начинается. Будет героизм, битвы… подвиги…