В таком настроении он бродил по улицам, безучастно глядя на встречных людей, на проезжавшие экипажи, бессознательно ища, с кем бы встретиться. Чувство страха и ужаса перед чем-то, что должно было совершиться, не оставляло его, тяжкое предчувствие тяготило душу.

Зачем он пьет? Ведь нет в этом никакого удовольствия. Так. У отца два миллиона, а он остался полуграмотным парнем и почти до тридцати лет живет, ничего не делая. Зачем что-то делать, когда — два миллиона? Отец презирает его, считая выродком. Михаил ненавидит отца до омерзения, видеть его равнодушно не может: так и хочется схватить за бороду и ударить об пол, а потом топтать каблуками. Из-за отца, из-за скупости и черствости его озлобился Михаил, пьет горькую. Нарочно поселился в дворницкой и водит компанию с самыми последними людьми, чтобы досадить отцу. Хуже пса дворового живет Михаил. Дошел до него слух, что отец в завещании лишил его наследства, а за пьянство собирается в сумасшедший дом запереть. Что ж, заплатит деньги — и запрут на всю жизнь. А там и на самом деде с ума сойдешь.

Волосы зашевелились на голове, дрожь пробежала по телу.

— Куда деваться? — прошептал он, сжимая кулаки, и замер у двери подвального притона «Италия».

Слышались пьяные голоса, рев гармоники и пляска. Михаил, толкнув дверь, спустился по каменной лестнице.

В густом тумане от табачного дыма и винных испарений двигались и галдели какие-то фигуры. Рыжий парень с серьгой в ухе оглушительно играл на большой гармони. На спинке промятого дивана перед группой гостей сидела смуглая девка, крепкая, коренастая, похожая на цыганку, с растрепанной черной косой, перекинутой на высокую грудь, и, раскрывая объятия, очень хорошо пела под гармонь густым, низким голосом:

Свирельный голос ее выделялся из общего гама, заунывно-надрывно звенел и вдруг опускался на низкие, баритональные ноты.

Гармонист, наклонив ухо к гармони, пустил зазвонистый перебор. Серебряные лады словно говорили вслед за певицей:

Высокая, худая женщина, с бельмом на глазу, яростно ругала плюгавенького пьяного человека в потертом фраке, с алкоголическим лицом.

— Ты рази муж мне? Какой ты муж? Что ты мне приносишь из клуба? Только слава, что лакей, а ты просто опоец, пьяница! Только морду мочишь. А кто детей кормит и тебя вместе с ними? Я, воровка, кормлю вас всех. Негодяй ты!

— Ты мне душу-то… — бормотал клубный лакей, бия себя в крахмальную грязную сорочку обоими кулаками, — душу ты мне… всю…

— Наплевать мне на твою душу! — с необычайной энергией вскричала женщина, сверкая бельмом. Это бельмо придавало ее правильному, когда-то красивому лицу зловещий вид.

— Ты мне всю душу…

рыдало густое контральто.

При входе Михаила певица соскочила с дивана и подбежала к нему.

— Миша! зачем пришел? Не твоя компания… Тут всякое ворье собралось. Ха-ха! — Она потащила его за руку к столу. — Садись, гость будешь!

— Мы не воры, — смеясь, говорили пьющие за столом, — мы по Волге-матушке рыболовы.

— По ярманкам ездим, красным товаром торгуем.

— Он сам купец, — возразила девица. — Это Блинов, свой магазин в пассаже. У отца-то — миллиёны. Вот это кто!

— У отца! — хмуро сказал Михаил. Не у меня.

— Мещане мы. Выпей, купец, с нами, с мещанами.

Девица налила чайный стакан водки и поднесла Михаилу:

— Пей!

Михаил отодвинул стакан с отвращением.

— Водки не могу. Пива бы мне… Душа пересохла— Тоска.

— У вас тоска? — вежливо вмешался человек, похожий на монгола, с узкими щелками глаз и черной жесткой шерстью длинных волос, — купеческая? Знаю. Купцы часто пьют от тоски… У вас она своя, особенная, — от совести. P-рекомендуюсь: по призванию я есть писатель-самоучка, а по профессии — музыкант, в публичных домах на цимбале играю. Выпьем!..

— Сочинитель! — с хохотом закричала девка. — А я вот судомойкой была, теперь кшица уличная, в платочке хожу… Есть из нашей сестры шикарные, в шляпках ходят, а я — платочница. Что с того? Всякой шикарной нос утру!.. Вот они — руки — смотрите: швы да шрамы! Любовник из ревности зарезать хотел, а я не далась… отбилась.

— Зарезать? — серьезно спросил Михаил.

— Ножом. Из голенища вынул. Забыть его не могу: любил меня, даром что я — кшица. Ненавижу шикарных!.. Вот она, поглядите!

На диване, в компании «рыболовов» сидела девушка в гладком сером платье с матово-бледным, красивым, почти интеллигентным лицом, до такой степени пьяная, что поминутно икала. Голова не держалась прямо, язык заплетался, большие серые глаза «с поволокой» посоловели. Вряд ли она сознавала и видела что-либо.

— Оставьте!.. Ик! Выпила я.

Кшица жестоко и зло измывалась над подругой:

— Шикарная! В шляпке ходишь, содержателя имеешь… а нализалась — как свинья. Ни папы, ни мамы не выговариваешь. Сусло у тебя в жилах, — не кровь. А я вот, простая кшица, пью и не пьянею, петь и плясать могу. Эй, гармонист, валяй русскую!..