— Из одного горлышка бутылки пьют, потому и в контакте! — не выдержав, громогласно отозвалась Любушки-на.— Он же не просыхает, а мы его в вожаках партийных держим!.. Э, да что там! — Она досадливо махнула рукой.— Истинно говорят: пьяный — он хоть проспится, а дурак — никогда!

— Заверяю вас и в вашем лице, Сергей Яковлевич, районный комитет партии, что мы не пожалеем сил!.. Разве мы недоумки какие, чтоб не понимать стоящие перед нами задачи?.. Заверяю вас,— потерянно бормотал Лузгин, не спуская с секретаря преданных, кротких глаз.— Усмирите только Егора, чтоб он народ с толку не сбивал, и мы даже дадим продукцию сверх плана!..

— Ниче-е-го, мы с тебя тоже снимем стружечку! — с какой-то непонятной веселостью пообещал Коробин.— Подраспустились вы там все, выпустили вожжи из рук!.. Если вас не удержать вовремя, то вы весь колхоз под гору спустите!.. Зарвались, голубчики!

«Зачем же он унижает и оскорбляет человека, на которого опирается? — опуская голову, точно стыдясь за секретаря, думала Ксения.— Чего он этим» добьется? Еще большей покорности?. Но Лузгин в так жалок, и труслив, и угодлив до отвращения. Даже не верится, что вокруг такого ничтожества разгорелись все1 эти страсти. Его ведь-нельзя даже принимать всерьез после всего, что случилось. Зачем мы тратим на все это свои духовные силы, свое время?»

— Наденете Аникея, как старый хомут, на нашу шею, мы и вовсе перестанем тянуть,—опять, не прося слова, влез в спор Дымшаков.— Надоело нам, как овечкам, от разной команды то в одну, то в другую сторону шарахать-сяк». Ведь Аникей-то от имени партии там командует, а партия и сном и духом не ведает, что он вытворяет!

— Прекратите свою вредную болтовню! — Было видно, что Коробин терял остатки самообладания и уже не знал, как взять верх над этим злоязычным мужиком.—Думаю, что вам с такими мыслями пе место в партии!

— Ишь чего захотел! — Дымшаков оторвался от подоконника, грузно шагнул па соредипу комнаты.—Не вы мне давали партийный билет, но вам его и отбирать — руки коротки!.. Будь моя воля, я бы самого вас близко к райкому не подпустил!

— Безобразие! — Анохин, как подброшенный пружиной, вскочил из-за стола.— Где вы находитесь, Дымшаков?

— А ты бы уж молчал! — наотмашь хлестал словами Егор.—Глаза всем хотел замазать? Чтоб и овцы целы и волки сыты? Хитрый ты мужик, да с дыркой в голове, в дырку ту всем видать!..

— Не много ли берете на себя, Дымшаков?

— Беру, сколь партия нынче велит!.. Вы будете резать по живому, а я за эту операцию вам спасибо говорить, что ли, должен?

— Ну хватит! Прекратите! — Не вытерпев, Коробин так тяжело опустил кулак на стол, что заплескалась вода в графине.— Довольно! Вы достаточно показали себя, Дымшаков!

«Я не позволю на себя кричать! Не позволю! — в каком-то исступлении твердила про себя Ксения, сопротивляясь охватившей ее дрожи.— Он не имеет никакого права! Не имеет!»

— Это последнее дело, когда руководитель хочет свою правоту криком доказать,— спокойно заключил Дымшаков.

— Я лишаю вас слова! — Коробин уперся кулаками в стол и помолчал.— Я полагаю, все ясно, товарищи...

— Не спешите, Сергей Яковлевич!—устало горбясь, качнулся над столом председатель райисполкома Синев.— Отрубить дело простое, тут думать не надо... А Владимир Ильич учил нас в самой неприятной для нас правде искать рациональные зерна...

Он полистал лежавший на столе вишнево-темный томик, но не стал искать нужную страницу, как это делал всегда, и торопливо досказал:

— Я призываю в таких делах к спокойствию и благоразумию.

— Мы знаем, товарищ Синев, что вы человек чрезвый-но добрый, но ваша доброта нас завела бы слишком далеко! — Коробин уже снова заковал себя в спокойствие и

возвышался над всеми, бесстрастный и холодный, как изваяние.— Итак, тот, кто не желает здесь отстаивать пар-тийные принципы, пусть встанет и заявит об этом открыто!.. Зачем нам играть в прятки? Если мы не осудим проявление подобной анархии и разнузданности в наших рядах, то давайте честно признаемся областному комитету, что мы не оправдали оказанного нам доверия и просто бессильны руководить районом.., Что нам, по существу, тут делать нечего!.. Что мы не сумеем проводить в жизнь линию партии!..

Ксения слушала Коробина со смешанным чувством недоумения, растерянности и неосознанного страха. Он говорил те же самые слова, которые Ксения не раз произносила сама или слышала от других, но тогда они казались ей правдивыми, истинными, а сейчас приобретали какой-то особый, скрытый смысл и словно подавляли ее волю, желание сопротивляться. В эти минуты она боялась не того, что ее исключат из партии, хотя это было в ее представлении крушением всего, чем она жила эти годы, во что верила и без чего не знала и не понимала, как сможет жить дальше. Нет, скорее всего это было чувство беззащитности перед грубой волей и силой, способной отмести в сторону все, что было смыслом ее жизни, чувство неравенства, которое вдруг возникло между нею и Коробиным, как людьми одних убеждений. В силу ли своей должности или характера, но Коробин неожиданно как бы присвоил себе исключительное право быть здесь вершителем всех судеб, право быть единственным носителем безошибочного взгляда на все и говорил сейчас так, как будто ему одному было поручено выражать тут партийную истину.