Резкая трель звонка установила тишину, как будто Ко-робин из кабинета призывал их к порядку. Варенька мигом вскочила, метнула проворный взгляд в круглое зеркальце, поправила волосы и, чуть вскинув носик, нырнула в глубину тамбура. Она тут же вернулась и, стоя в проеме двери, вежливо пригласила:

— Прошу вас, товарищи...

Все было знакомо Ксении в этом кабинете — и длинный стол, покрытый зеленым сукном, за которым сейчас плотно сидели члены бюро райкома, и мягкий, холодящий тело кожаный диван с высокой спинкой, и массивный, серовато-стальной сейф с торчащей в замке связкой ключей, и пестрая карта Приреченского района. В углу в футляре красного дерева успокаивающе покачивался маятник часов. Вещи были привычны и близки, но люди, которых Ксения знала по именам, показались ей неприступно-суровыми и чужими. Она поймала улыбчиво-заискивающий взгляд Иннокентия, натолкнулась на внимательные глаза Коробина, заметила подбадривающий кивок Синева и не то чтобы успокоилась, но почувствовала себя узереннее.

— Начнем с выводов комиссии.— Коробин резко застучал карандашом по графину.— Давайте, Иннокентий Павлович...

Потеснившись на диване, Любушкина усадила Ксению рядом с собой и, усаживая, полуобняла за плечи. Это дружеское прикосновение будто прибавило Ксении сил, и она, подавив глубокий вздох, уже спокойно стала слушать Иннокентия.

Анохин рассказывал обо всем, что случилось в Черем-шанке, внешне скупо и бесстрастно, казалось, озабоченный только тем, чтобы доложить о событиях точно и обстоятельно. Но чем больше Ксения слушала его, тем сильнее начинало раздражать ее это назойливое, показное бесстрастие и желание все свести к одному скандальному собранию, где не было ни правых, ни виноватых.

«Значит, всем сестрам по серьгам? Или он нарочно все представляет в таком свете, чтобы выгородить меня? — подумала Ксения, обретая вдруг ту напряженную ясность мысли, какая всегда возникала у нее в критические и острые моменты жизни.— Но почему он ничего не говорит о том, что колхозники не хотят больше терпеть Лузгина? Или они заранее договорились с Коровиным не докапываться до сути?»

— Я думаю, что нам нужно осудить подобные собрания, где коммунисты, вместо того чтобы отстаивать принятые до этого решения, идут на поводу у отсталых элементов и даже помогают им срывать важные поджтические мероприятия,— ровно и тихо заключил Анохин.— Мне кажется, товарищи должны осознать, что они вели себя беспринципно, сделать соответствующие выводы и исправить свои промахи па следующем собрании. У меня пока все...

— Не слишком ли вы либеральны, Иннокентий Павлович? — Коробин привстал за столом, уголки губ тронула едва заметная улыбка.— Вы, кажется, готовы чуть ли не премии выдать товарищам, что они провалили такое важное мероприятие?

Раньше, когда разбирались «персональные дела» коммунистов, Бахолдин никогда не позволял себе ни такого тона, ни такой явной издевки над людьми — с любым провинившимся человеком он говорил, не унижая его достоинства, тихо, спокойно, но без малейших скидок, если дело касалось принципов. Он никогда не старался показать, как это делал сейчас Коробин, что все здесь зависит от его личной воли, от его решения. Поэтому Ксения не придала особого значения ироническому выпаду Коробина, словно это не имело к ней никакого отношения. Она знала цену этому мелкому начальственному куражу и не очень верила, что Коробин на самом деле собирается всерьез наказывать и ее и тех, кого пригласил из Черемшанки. Постращает для вида, и только.

Коробин раздраженно повертел головой, словно воротник тесно сдавливал ему шею, и наклонился к столу, разбирая лежавшие перед ним бумажки.

— Я хотел бы еще добавить, Сергей Яковлевич, что не все члены комиссии согласны со мной. Товарищ Мажаров отказался поставить свою подпись под нашей общей докладной...

— Вот как? Весьма любопытно! — деланно удивился Коробин, как будто он этой докладной и в глаза не видел.— Тогда, может быть, товарищ Мажаров объяснит нам свои мотивы?

— Пожалуйста!

Ксения вся сжалась, услышав знакомый голос. В душевной сумятице, охватившей ее, она совсем забыла, что Мажаров тоже должен присутствовать здесь, раз он был в этой злополучной комиссии, и теперь с замиранием сердца следила, как он выбирался из угла на середину кабинета. Внешне оп сейчас чем-то напоминал разночинца-на-

родника, какими их представляла Ксения по кинокартинам последних лет: беспорядочная каштановая шевелюра над большим светлым лбом, мягкий, как бы смытый стеклами очков взгляд темно-карих глаз, нелепая рыжая бородка клинышком, чуть вьющаяся на скулах, темно-синий неза-стегнутый пиджак, холщовая косоворотка, вышитая по подолу и воротнику крестиком, заправленные в сапоги брюки.

«Вот скажет сейчас какую-нибудь ерунду и навредит всем! — не на шутку встревожилась Ксения.— Ну что за наказание! И надо было свалиться ему на мою голову!»

Мажаров остановился у края длинного стола, согнутым пальцем поправил сползшую дужку очков и проговорил глуховатым баском:

— Я думаю, что мы подходим к тому, что произошло в Черемшанке, не с той стороны... Вместо того чтобы понять, что там творится, что мешает колхозникам жить и работать, мы зачем-то ищем виновников срыва общего собрания. А собрание это, хотя я на нем и не был, судя по всему, было удачным!..

— Что же вас так восхитило, товарищ Мажаров? — Коробин зачем-то переставил с места на место мраморное пресс-папье, сощурился,— Уж не полная ли анархия и демагогия, которые взяли там верх над партийностью и подлинной демократией?

— А я считаю, что колхозники правильно воспольао-вались нашей демократией, чтобы выразить свою волю,— не оценив остроумия секретаря, с мягкой настойчивостью ответил Мажаров.— На собрании выявились все пороки неугодного руководства колхозом, и люди отвергли рекомендованного райкомом председателя. Стоит ли нам защищать честь мундира, вместо того чтобы трезво оцепить нашу ошибку и исправить ее! В этом вся суть.