Через неделю после возмущения семеновцев случилось происшествие, совершенно перевернувшее мнение генералов о его причинах. Была обнаружена революционная прокламация от имени семеновских солдат к Преображенскому полку, написанная с ярких антимонархических и даже антидворянских позиций. Тайна авторства этой прокламации не разгадана до сих пор. Прочитав ее, Волконский пишет Закревскому: «Признаюсь, не мог вообразить столь ужасной мерзости, что и доказывает, что такого же рода верно было что-нибудь употреблено и для Семеновского полка». Реакция самого Александра на появление прокламации была более чем определенной: он считал, что «если дело будет поведено толково», можно будет найти источник истории в Семеновском полку.

Итак, следствие активнейшим образом было направлено на поиск заговорщиков.

В первый месяц расследования поведения Кашкарова и Банковского доказать наличие злого умысла и заговора не удавалось. На допросах полковник Вадковский держался е большим достоинством, не останавливаясь и перед прямыми опровержениями направленных против него показаний генерала Васильчикова; Кашкаров же действительно давал несколько путаные показания, однако и они нимало не клонились к раскрытию заговора.

И тут вмешался случай: арест отставного офицера-семеновца полковника Ермолаева с «подозрительными письмами». Уже по доносу Грибовского власти знали, что среди членов тайного общества «переписка производилась темным слогом, чрез нарочно посылаемых», и вот теперь в их руках были письма, содержащие, по их представлению, множество темных выражений, передаваемые с нарочными, где к тому же высказывалось сочувствие возмущению солдат против Шварца. Казалось, это были верные доказательства существования заговора офицеров в Семеновском полку. Руководить следствием в качестве презуса комиссии был назначен молодой, энергичный и честолюбивый генерал-адъютант А. Ф. Орлов (в будущем — шеф жандармов и начальник Ш отделения), за успешное проведение дела ему было обещано служебное повышение.

Честь и служба

Прежде чем обратиться собственно к анализу следственного дела, познакомимся поближе е его главными героями — Дмитрием Петровичем Ермолаевым и князем Иваном Дмитриевичем Щербатовым, что позволит яснее представить себе контуры разыгравшейся драмы.

Князь Щербатов в семнадцатилетнем возрасте перешел с университетской скамьи на службу в Семеновский полк, где и познакомился с Ермолаевым. Друзья вместе прошли Отечественную войну и заграничные походы, а после возвращения гвардии вступили в блестящие круги петербургской военной молодежи с широкими связями. Так, Семеновский полк был «семейным» полком Щербатовых, и молодой князь пользовался покровительством его полковых командиров, а например, шурин Щербатова и приятель Ермолаева князь Ф. П. Шаховской был в хороших отношениях с дежурным генералом Главного штаба А. А. Закревским. Успешно продвигалась служебная карьера: к началу 1820 года Ермолаев в звании капитана командовал гренадерской ротой, входившей в батальон полка, а штабс-капитан Щербатов — I фузильерной ротой I батальона. Оба молодых офицера в полной мере разделяли те новые идеалы, которые принесло в русскую общественную жизнь поколение декабристов, и если сами и не являлись членами первых тайных обществ, то непосредственно чуть ли не ежедневно с ними общались. В Союз Благоденствия входили их друзья и товарищи по службе, семеновские офицеры С. П. Трубецкой, С. И. Муравьев-Апостол и А. А Рачинекий, а также Ф. П. Шаховской, И. Д. Якушкин, М. А. Фонвизин, близок к Союзу был и кузен Щербатова П. Я. Чаадаев.

Еще раз скажем: и на службе, и в повседневном поведении превыше всего для дворян декабристского поколения ставились «законы чести», далеко не всегда совпадавшие с законами государства и нормами, которые старшее начальство требовало от офицеров при исполнении службы. В этой неуклонной верности чести и был один из источников непонимания и молодыми офицерами-семеновцами, и декабристами того, что суд государства руководствуется другими законами. Своего рода «невольники чести», Ермолаев и Щербатов ни разу в своих показаниях от нее не отступают, но на деле это оборачивается оговором и себя, и товарищей. Сама служба под началом у Шварца, словно нарочно пренебрегавшего не только законами чести, но и законами элементарной порядочности, была для них мучительным испытанием. Но на их откровенность власти отвечают непомерно строгим наказанием в духе устарелых установлений. Трагический исход дела семеновских офицеров никак не обусловлен их реальной виной — они пострадали за неосторожно сказанное слово и за верность законам дворянской чести.

Теплые, вполне «человеческие отношения» связывали их и с солдатами. Этим вообще офицеры-семеновцы выделялись, служа примером для всей гвардии. Как командиры рот Ермолаев и Щербатов держали солдатскую кассу и регулировали различные вопросы их артельного хозяйства, иногда жертвуя для этого и свои деньги. Большинство солдат они хорошо знали. Между капитаном Ермолаевым и солдатами его роты завязалась настоящая дружба, так что уже после восстания, будучи в отставке, он ездил прощаться с ними в далекий Кексгольм.

По единодушному мнению мемуаристов, уникальные отношения, дружба и взаимопонимание, общность интересов, сложившиеся как у офицеров между собой, так и между офицерами и солдатами, делали Семеновский полк лучшим во всей российской армии не только в то время, но и на десятилетия вперед. Однако, с точки зрения военных властей старшего поколения, именно это означало, что полк «разболтался», и назначение Шварца открыто преследовало цель — уничтожить эту атмосферу в полку.

Шварц был человек неровный, противоречивый; наряду с крайними проявлениями жестокости и гнева (многие офицеры полагали Шварца «безрассудным» человеком в прямом смысле слова) полковнику было свойственно и самобичевание, желание довериться людям, причем тем, кто не мог испытывать к нему никаких симпатий.

Из материалов военно-судного дела ясно, что он был не в состоянии сдерживать даже и на суде свою природную грубость. Он, однако, понимал, что царствующие в полку законы чести значительно ограничивают его, и боялся этих законов. Ермолаев, например, во время учений регулярно получая от него для солдат своей роты жесточайшие наказания, каждый раз после этого просил Шварца об их отмене, и тот соглашался.

Огромное впечатление на Ермолаева произвело поведение Шварца в истории с поручиком князем Мещерским, случившейся в мае 1820 года, всего через месяц после назначения нового полкового командира. Перед строем полковник закричал на Мещерского: «Лентяев не терплю!» Обида поручика была воспринята всеми офицерами как своя собственная. Предчувствуя толки, Шварц вечером того же дня неожиданно попросил Ермолаева, одного из немногих, кто не присутствовал при оскорблении, выяснить и донести ему, кто из офицеров признает, что слышал эти слова. Шварц клялся Ермолаеву, что ничего подобного нс произносил и что его оговорили... Теперь речь шла уже о коллективной отставке полка — никто не желал служить у лгуна. Конфликт удалось погасить, только пообещав офицерам, что их ждут вскоре «благоприятные перемены». Но обещания не исполнялись. Полковым командиром были недовольны все офицеры без исключения, и все искали способы перейти в другие полки.

Ермолаев одним из первых подал в отставку и получил увольнение 2 октября 1820 года. Стремился уйти со службы и князь Щербатов. Неодобрительными отзывами о полковом командире пестрела переписка семеновских офицеров. Неудивительно, что почти наугад взятые письма к Ермолаеву содержали недовольства и насмешки, тут же представленные следственной комиссией как оказание неуважения начальству и тем самым содействие бунту.

В военно-судном деле сохранился интереснейший документ, раскрывающий проблему взаимоотношения офицеров и командира Семеновского полка,— черновое письмо Ермолаева к Шварцу, написанное им вскоре после отставки, в октябре 1820 года. Ермолаев признавал на следствии, что когда первая запальчивость, ощущаемая в тексте черновика, прошла, он был в нерешительности, отправлять ли письмо или нет, но все-таки, может быть, и послал бы его, если бы не происшедшие вскоре события в полку.