— Папка! Я нашла раковину!

Вот. А говорили там — три миллиарда лет. Ну два. Подумаешь, один туда, один обратно.

На Земле вообще на фиг никакой жизни тогда не было, разве что амебы какие-то сдуру совокуплялись. Пиндосы зарядили, помнится, марсоходы, кои дали массу прелюбопытнейших снимков; как же, вы видели эти фотоотчеты. НАСА, конечно же, несколько постеснялось, скажем так, опубликовать самую суть, но! — кое-что просочилось, кое-что стало достоянием народа. В конце концов ни для кого не стало секретом то, что эта пародия на планету была попросту полигоном.

Дочь выскочила на пляж. Прибой был довольно-таки сильным. Северный ветер задувал изрядно; ей же, однако, вовсе не было холодно. Так, легкая прохладца. Настоящая марсианка.

Ее кожа должна была покрыться цыпками, пупырышками; нет! Похоже, это ей шло на пользу. Девчонка явно наслаждалась.

Ветер задувал, а я обдумывал, пойти ли к хижине, потом, что ли, поохотиться на «зайчиков» — было бы неплохо настрелять пару-тройку к ужину. Марсианские «зайцы», как ни забавно, являлись точными копиями бредней Мартынова, только мельче, чем он воображал. И были при этом весьма вкусны. Жена тушила их — ох, пальчики оближешь.

Подобно извращенцу я отправился на поиски марсианки в корне бытия. И ведь нашел.

На Марсе, если вы в курсе, существует лишь два моря. Одно — подземное. Я не говорю о новых. То самое подземное — не море в принципе, а так, озерцо. На Земле тоже занимаются пиздостраданием: Мертвое море — опять-таки, озеро, и не более того, с Каспийским та же история. А что такое Персидский залив?

Поскольку дочь завернула к строению и там ее встретили, как надо, я надумал спуститься в таинственные глубины планеты. Вопли женушки как-то не очень меня тормознули. Вот так (странно немного!): я вроде бы бросил дочь — она ловила дебильных ракообразных с зачатками разума, купаясь в прохладном море, а я, слегка углубившись в недра, перестал волноваться. Ведь М: а (так мы ее назвали) вполне могла позаботититься о своей собственной персоне; а что уж говорить обо мне.

Я вошел. Было красиво. Боги планеты решили отдохнуть.

А, меня задолбало. На этом закончим.

И она… Она была в белом. Золотистые сандаkbb? (ну это тоже по кайфу), алые кубки с вином и шкуры неубитых огграххов. Телка тормознула. Мне стало неловко. Был ли я луковкой? В каждом из нас дремлет Чиполлино.

— Ведь мне, — пожаловалась принцесса, — не дают расслабиться. Я уж не говорю о том, чтобы расслабиться по-человечески. А знаешь, как ты достал со своими размышлениями насчет того, что круче — восьмерка или десятка. Угомонился бы ты, хуман. Хочешь, отдамся?

Факнуться с марсианской принцессой было бы недурно.

Может быть.

Романтика задушила. Мне было стыдно перед Берроузом. Удивительное дерьмо. Не знаю, как и дальше жить.

Гордо набросила на себя свою накидку и ушла, цокая каблучками. Я переустановил.

А ведь у дочки-то, врубился я, было по четыре сустава на пальцах. Хоть было их и не шесть, как это принято изображать в романах определенного толка. М… Мутация?

Сколько? Я не помню. Никогда не считал их.

Так сколько же?

Э-э… Так ведь тут была какая-то другая история, да, нет? В полуподземном озере, на берегу я которого сидел, постигая смысл бытия умирающей планеты, мне таки открылся смысл. Странно и немного страшно это было — сидеть на берегу под сводом, перебирать камушки, и считать суставы. Сколько же их было на принцессиных ногах? Я стал умножать шесть на двадцать, вроде нехитрая задача, потом задумался… О чем я, на хрен, задумался? Как ехал? Маршрутка — ха, это была лишь пародия на маршрутку — лавировала по дворам. Я уже перестал понимать, где Земля, а где этот гребаный Марс. Но дочь? Она ведь выросла настоящей марсианкой? Потомок колонистов. Да зачем я сюда прилетел? Ведь красоту ты созерцал и на Земле, тогда, когда ты немного заплутал (впрочем, тебе этого хотелось) между двумя станциями, и увидел совершенство. Ты стоял, как дурак, на косоугольном перекрестке — трассы пересекались не как принято, а наискосок; к площади подходило пять улиц (подъезд не в счет, но все-таки в итоге — шесть), моросил теплый дождь, и бронзовая скульптура — о нет, это не те так называемые малые формы, от которых поисковик готов слегка рыгнуть — таки да, город принял это барахло, и съел, а ты, как ослиный самец, замаскированный под стройного скакуна, возгордился собой и задумался о двух животрепещущих нюансах: где бы отлить и где прикупить бутылочку пива, дабы продолжить путь, сохраняя чувство достоинства — скульптура высилась на манер уэллсовского сфинкса будущего.

И за этим мы сюда летели?

Нет, мы не пытались колонизировать планету — что на нам Брэдберюшки с Саймаками вкупе. Мы тут живем. Жена, как я уже говорил, готовит мясцо.

Это не Марс. Какая-то измена.

Хочу на Землю. Не нравится мне эта планета.

А дочери нравится. Ей здесь какой-то непонятный кайф. Она ныряет в это так называемое почти единственное море, и чувствует себя там если не рыбой, то китообразным.

Не понять.

Звать ее бесполезно, радио не работает — она его попросту не включает, хотя я постянно прошу об этом. Да мне и самому, если честно, радио это не нравится. Бесполезные глупые вопли на манер начала двадцать первого века (как-то мы послушали с женой подборку, я не поленился скачать, дал саунд — она, дурочка, поверила, в то, что это радиопередача с Земли!), радио для нее все равно, что для меня балет на Хароне. Трудно придумать что-либо глупее. Моя жена, как и обычная женщина, дуркует, однако же — как и все мои воображаемые женщины, кое-что умеет. Вообще у меня счастливая семья. Свалил я с этой гребаной Земли, от этой дурацкой рекламы — хотя некие люди, не в кое-что будь сказано, заявляли, что мол, как ни крути, человек, мыслящий прямо, не прямо так, г... собачье, а реклама — двигатель прогресса. И все такое прочее. И война тоже. Если б не война, откуда б взялись тефлоновые сковородки? Да идите вы лесом! Петр так называемый Первый, которого беззастенчиво пиарили в конце двадцатого века — кто? Да, великий человечишка. Политик. Надо сказать, не просто дурня показал. Итог? Угробил восемьдесят процентов населения России — ну это так, хуе-мое.

Сколько погибло людей при колонизации этих ваших планет, а?

Всякие Саймики (точнее — Симаки), и даже Шекли отметились в этой лаже, — что? Я спрашиваю вас — как мы будем жить дальше? Этот дурацкий мемориал остался на Земле. Что будем делать мы, граждане мира?

Вопрошаю, но вопросы мои впустую. Они пусты, как бредни дешевой самки, скатавшейся на курорт и пытающейся тебе объяснить, читатель, что она, эта самка, живет по всем правилам, а ты, хомячок, попросту не умеешь жить — твоих способностей хватает лишь на то, чтобы ездить посредством скотовозки на работу. Мрак. Мрак? Но ведь я от всего этого отсекся, я даже купил новый фотоаппарат — для того, чтобы глядеть по-новому на жизнь; жизнь, где она? Каким ты чувствуешь себя в салоне автобуса?