Шрифт:
— Дети в зимнем саду, пойди к ним.
Перед тем как войти, я опять сменил маску. Попробовал улыбнуться.
— Привет! — крикнул я.
Эва сидела ко мне спиной в плетеном соломенном кресле и, уставившись в одну точку, смотрела в сад. Мальчишки-Пожгаи стояли над моими разбросанными игрушками, старший из них пинал детали конструктора.
— Ты зачем их пинаешь?
— Низачем, — сказал он, пыхтя оттопыренными до самого носа губами.
— Твое, что ли?
— У меня еще больше игрушек…
Я промолчал. Внимание мое было приковано к Эве. Я знал, что придется с ней говорить. Избежать этого было никак невозможно. Либо я подойду к ней сейчас, либо просто сбегу… Но бежать было некуда. Я спиной ощущал на себе колючий взгляд матери.
— Привет, — сказал я, шагнув к Эве.
Она молча кивнула.
Мальчишка как ни в чем не бывало продолжал пинать мой конструктор.
Я рассерженно повернулся и только теперь заметил, что в углу, под огромным фикусом, сидели девчонки-Унгвари. Тощие, молчаливо-надменные, они напыжились в своих диковинных платьицах и только глазами постреливали в мою сторону.
— Привет, — крикнул я им. Они что-то прошепелявили, но я не расслышал. «Не идти же мне к ним? — подумал я и отвернулся к Эве. — Ни за что к ним не подойду». Девчонки стали шушукаться. Тогда я пожал плечами и вообще повернулся спиной.
— Привет, — еще раз сказал я Эве.
Она промолчала, только глазами вскинула.
— Ты сюда как попала?
— На машине приехала, — язвительно ответила Эва.
— В гости, что ли?
— Если не против, то да.
— Не сердись.
— Ты меня оскорбил.
— Не сердись, ну.
— Ты мне надоел, и все остальные тоже. Я отсюда сбегу.
— Я с тобой, — вызвался я, думая, что она обрадуется этой совместной акции.
— Ты останешься здесь. Потому что ты трус.
— Я не трус…
— Не подумай, что я уже все забыла. Просто на свете бывают вещи, которые приходится скрывать. Кстати, — добавила она словно бы между прочим, — я на тебя отцу нажаловалась…
— А давайте качели подвесим, — сказал один из мальчишек-Пожгаи.
— Подвешивайте, — ответил я и вышел из зимнего сада.
14
Мне хотелось смеяться. Я знал, что она наврала. Решила меня испугать. Думает, я боюсь ее. Ошибается! И трусить я никогда не трусил. Драться я не люблю. Но это вовсе не трусость. Вот если бы я сбежал отсюда, это была бы трусость. Но я сильный и родителям смело в глаза могу посмотреть…
Тут я задумался. Будто туча, пронесся в сознании страх. «А могу ли?.. А вдруг не врет?.. Вдруг и вправду нажаловалась?..»
Вот войду я сейчас в гостиную, а отец ее встанет и скажет мне: «Собирайся. Нас ждет машина». Хотя ведь машина ушла. «Я тебя посажу!» «Ты не сделаешь этого!» — закричит моя мать. Но он может. Потому что главней. У них и дом красивее нашего.
В голове у меня все смешалось, все вывернулось наизнанку, нервы отказывались служить. Мне хотелось теперь только плакать. Но лечь я не смел, кто-нибудь мог войти ко мне в комнату. В любой момент.
Я куда-то поплелся.
Сидике… Сидике расскажу обо всем… Но тут из гардеробной меня окликнула мать. Она стояла на коленях перед шкафами с распахнутыми настежь дверцами. Вокруг громоздились кучи белья — скатертей, простыней, салфеток и полотенец. Мать выбрасывала из шкафов все новые и новые кипы.
Ее присутствие меня успокоило.
— Что ты ищешь?
— Да белую скатерть, чтоб ей провалиться! Ты не видел? — взглянула мать на меня.
— Нашла кого спрашивать.
— Да я так спросила, на всякий случай, — до пояса скрывшись в шкафу, пробурчала она, потом вскрикнула, потеряв терпение: — Как сквозь землю, проклятая, провалилась! Зови бабку!
— Сейчас позову, — сказал я и двинулся было с места, но мать задержала меня.
— Нет, нет, нет, лучше я! А ты Сидике позови.
— Хорошо.
Она была в кухне. Стоя в облаке пара над огромной кастрюлей с кипящей водой, давила в нее галушки.
— Сидике, поди на минутку, тебя мама зовет… — сказал я. От непривычно мягкого тона она смутилась. Не знала, бросать ли работу, идти или сперва закончить.
— Дюрика… у меня галушки разварятся. Скажи, что я скоро приду.
Мать с бабкой стояли у ящика с грязным бельем. Содержимое его валялось у них под ногами. Обе держались за пояс и растерянно покачивали головами.