Рано утром Бондарук, Шорохов и Довбыш расположились за скалой, а Рыбаков, одетый в комбинезон и берет, взяв с собой бронзовый инструмент, направился к мине. За ним красной змейкой тянулся провод от ларингофонов. Шорохов, надев телефоны на голову и раскрыв журнал, приготовился записывать. Но пока только было слышно ровное дыхание идущего человека.

— Мина немецкого производства, донная, магнитно-акустическая, с дополнительным гидростатическим взрывателем, — неожиданно раздался четкий голос в телефонах; Шорохов быстро все записал. — Начинаю вскрывать горловину.

Послышалось прерывистое дыхание, потом оно опять стало ровным.

— Вскрыто зарядное отделение. Начинаю отвинчивать следующую горловину…

Рыбаков рассказывал о каждом своем движении, и Шорохов, записывая все это в журнал, пытался представить, что сейчас делает капитан третьего ранга. Но вот в телефонах послышался мелодичный свист, и вдруг — песня:

— Это тоже писать? — спросил Шорохов у Бондарука.

— Пишить все! — вместо него почему-то шепотом ответил Довбыш.

Некоторое время длилось молчание, а вскоре донесся громкий голос Рыбакова:

— Можете подойти полюбоваться.

Шорохов первым, даже не закрыв журнала, побежал к мине. Так вот она какая! Длинное, серое от высохших ракушек тело лежало на гальке. Рядом с ним, опутанные проводами, валялись приборы, каждый из которых еще несколько минут назад грозил гибелью.

Неподалеку от всего этого, перекладывая из руки в руку бронзовый ключ, сидел Рыбаков. Лицо его казалось таким же спокойным, как и всегда, только глубже запали глаза да взмокшие от пота пряди седеющих волос прилипли ко лбу и вискам.

— Ну что ж, давайте сейчас проведем урок предметной учебы. Вы знакомы с устройством мины? — спросил Рыбаков у Бондарука.

— Знаком.

— Тогда соберите мину. Запальный стакан не вставляйте…

Четко, не делая ни одного лишнего движения, Бондарук выполнил приказание.

— Горловины тоже завинтить?

— Да.

Старший техник-лейтенант сделал и это.

— Теперь вы, товарищ лейтенант, разоружите мину. Действуйте безо всяких условностей, считайте, что каждый прибор в ней на боевом взводе.

Шорохов взял в руки ключ, положил войлочную прокладку на корпус мины и нажал на ручку. Туго зажатая горловина не поддавалась. Лейтенант нажал сильнее, ключ соскочил и ударился о мину.

— Этого достаточно, чтобы сработал акустический взрыватель, — жестко сказал Рыбаков.

Лейтенант покраснел, закусил губу и снова взял в руки ключ. На этот раз все обошлось благополучно. Вскрыв горловину, он приступил к разоружению мины; Бондарук наблюдал за каждым его движением; неподалеку, сложив руки на полном животе, стоял Довбыш.

— Хорошо! — сказал Рыбаков, когда работа была окончена. — Можно идти отдыхать, — и он поднялся с обломка скалы, но тут же со стоном сел обратно, держась обеми руками за правый бок.

— Что с вами?

— Что случилось? — подскочили к нему офицеры и Довбыш.

— В боку сильно колет…

Моряки из куска парусины быстро соорудили носилки и, положив на них Рыбакова, понесли его в медпункт стройки.

— Острый приступ аппендицита, — определил врач.

Как Довбыш ни уговаривал врача — их к Рыбакову не допустили.

— Ему недавно сделали операцию, сейчас он отдыхает, — в ответ на все увещания моряков говорила женщина-врач. — Приходите завтра…

Ничего не оставалось, как последовать ее совету. Обуховский и Довбыш направились на водолазный бот готовиться к дальнейшему обследованию бухты, а Бондарук с Шороховым забрались на выступ высокой скалы, нависшей над водой. Шорохов снял китель и опустился на нагретый солнцем камень, подперев голову руками, Бондарук прилег рядом.

Вечерело. Под лучами солнца вершины скал светились, точно раскаленные, а спокойную воду бухты покрыли темные тени. От этого она выглядела еще более мрачной, какими-то затерянными казались палатки около самой воды и рядом с ними водолазный бот и катер.

— Пройдет несколько лет, вырастут здесь корпуса комбината, жилые дома, сады появятся, — словно мечтая вслух, негромко заговорил Бондарук. — Преобразится все…

Шорохов даже голову поднял от удивления: ведь об этом же думал и он сейчас.