Шрифт:
Затем послышалось тяжелое дыхание, скрип… Отдана горловина, Бондарук начинает разоружать мину. Шорохов тщательно записывает каждое сказанное им слово, помечая в скобках: «тяжело дышит», «мурлычет песню», «свистит». Вдруг раздался удивленно-испуганный возглас Бондарука:
— Здесь!.. — и сразу же огромной силы взрыв смял повисшую над бухтой тишину, придавил людей к земле.
Шорохов вскочил первым, но еще долго из-за дыма и пыли ничего не было видно…
Александр Александрович обещал побывать у Оли в тот же день, но это ему не удалось. Он сразу же поспешил к своему другу, полковнику Леониду Константиновичу Землякову. Старая дружба связывала их, когда-то они даже работали вместе. И хотя сейчас Бурнов был в отставке, друзья часто встречались.
Без околичностей Буранов начал рассказывать все, что знал о лаборатории «Зет».
— Ну что ж, мне добавить нечего, — заметил Земляков. — Скажу только, что однажды в порту груз для этой лаборатории с одной баржи был перенесен на другую, так как у первой оказалась осадка несколько глубже.
— Значит, нужно искать в бухте Тихой!
— В бухте Тихой?! — переспросил Земляков. — Там сегодня несчастье произошло…
— Какое?
— При разоружении мины погиб старший техник-лейтенант Василий Николаевич Бондарук…
Буранов молча встал, машинально провел ладонью по лбу. Ведь всего несколько часов назад видел он этого невысокого, худощавого, застенчивого человека, говорил с ним. И вот его нет… Капитан первого ранга в отставке Александр Александрович Буранов всю свою жизнь посвятил борьбе с происками врага, борьбе за то, чтобы люди жили спокойно. И все-таки время от времени смерть вырывала людей из жизни. И тем обиднее, что происходит это в мирные дни…
— Лаборатория была в бухте Тихой! — еще увереннее сказал Буранов и тут же привел все свои соображения.
— Она была там. В штольнях рудника. Немцы закончили начатые перед войной новые выходы, а затем их взорвали…
— Пока это предположения, — сказал после недолгого раздумья Земляков. — Я доложу обо всем по команде и попрошу разрешения вскрыть взорванные штольни.
…На следующий день Буранов опять не смог повидать Олю: она была на работе. Встретились они только через день.
— За это время вы еще больше похорошели, — заметил Буранов.
Оля смутилась, покраснела.
— Вы уж простите старика за этот несколько неуместный комплимент. Просто я завидую лейтенанту Шорохову. Да я, собственно говоря, к вам по его поручению.
— По поручению Виктора?! А где он? — воскликнула Оля и глаза ее заблестели. — Что с ним?
— Да вы не волнуйтесь. Жив, здоров ваш лейтенант, передает вам привет и, наверное, скоро вы увидитесь.
Увидимся! Как измучилась за это время Оля. Вдруг куда-то исчез, прислав открытку. Ждала, думала вернется через день-два, но вот прошла неделя, другая, а его нет и нет. Может быть, обиделся за то, что тогда ничего не ответила? Но она же написала письмо, хотя и не знала, найдет ли оно его. Получила от Виктора весточку, и вот опять ни слуху ни духу. Но все-таки жив, помнит! И Оля готова была сейчас расцеловать этого пожилого седоусого человека…
— Виктор Иванович чувствует себя неплохо, и хотя об этом никому не говорит, сразу видно, что день и ночь думает о вас, и его можно понять…
Щеки Оли опять порозовели.
— Я к вам вот по какому делу. Лейтенант Шорохов просил меня выяснить судьбу вашего брата. Расскажите мне о нем все, что вы знаете.
— Да я о нем почти ничего не знаю. Когда он ушел служить, я была еще совсем маленькой… Фотография дома осталась, но неважная, любительская. Присылал письма домой. Обычные фронтовые письма. Жив, здоров… Он переписывался с Любой… Это наша соседка. Мама еще обижалась, что Федор письма Любе пишет чаще, чем домой. Люба все время его ждала, да и сейчас она не замужем. Она после войны закончила институт, работает учительницей.
— У вас не сохранились его письма?
— Сохранились. Правда, они сильно потерлись, но сейчас я их берегу и почти всегда вожу с собой. Вот они, — и Оля вынула из сумочки завернутые в целлофан пожелтевшие от времени фронтовые треугольнички.
Буранов взял одно из писем, разгладил на столе, и даже сердце сильнее забилось — почерк оказался схожим с тем, что был в записной книжке. Но нет, еще рано радоваться.
— Не знаете, ваш брат стихи не писал?
— Нет… Хотя… Любовь Васильевна прочитала мне однажды стихотворение, присланное ей Федей, переписать она его не дала. «Пусть это будет только мое», — сказала. Я лишь одну строчку запомнила:
«Счастья нет, когда далеко ты…»Александр Александрович молча достал из кармана пакет, вытащил один из снимков и начал читать:
«Синь сирени, огненность тюльпанов, Желтизна куриной слепоты… У реки я утром, рано-рано, Собирал весенние цветы…»При первых же словах Оля побледнела, сжала ладонями щеки и смотрела на Буранова расширившимися глазами.
— Читайте дальше! — глухим голосом попросила она, когда Александр Александрович остановился.