А это кто? Ага, Копченый, машет кувалдой без устали. Вон кому-то из наших черепушку разворотил. Вы же, мать вашу, чифирники конченые, откуда у вас, уголовников проклятых, только силы берутся?! Или это тоже - адреналин?

С Копченым церемониться не стал, подсек коленное сухожилие, блатарь резко осел вниз, тут же бывший комбриг из 5-го отряда вонзил ему в грудину сделанную из напильника заточку. Все, был Копченый, да весь вышел.

Мое вмешательство резко перевесило чашу весов в нашу сторону. Взмах тесаком, удар кастетом, тесак, кастет, тесак, кастет... Настоящая кровавая жатва. Адреналин просто кипел в крови, я совсем не чувствовал усталости, хотя изначально был уверен, что надолго меня не хватит. Вокруг, словно срезанные снопы, падали тела, с криками, стонами, а порой и беззвучно, напоминая скинутые с постамента памятники, которые в 90-е годы принялись рьяно сносить в России, а в бандеровской Украине - после 2014-го. Кто-то, истекая кровью, выл, катаясь по снегу, кто-то пытался подняться, и тут же получал новый удар, теперь уже падая и затихая навсегда.

Раньше мне казалось, что кровавая пелена в глазах - всего лишь красивый литературный термин. Даже в чеченскую, когда случалось с ножом кидаться на врага, я сохранял хладнокровие. Сейчас я почти ничего не соображал, вид крови буквально ввел меня в исступление. Я бил, колол, рубил, с трудом различая, где свои, где чужие, каким-то чудом уворачиваясь от ударов, которые должны были стать для меня смертельными или как минимум покалечить. Скольких я уложил? А черт его знает. 'Звучал булат, картечь визжала, рука бойцов колоть устала...', - вспомнились еще с детства знакомые строки.

...Первый выстрел в горячке драки никто не услышал. После второго люди стали приходить в себя, останавливались, тяжело дыша, озирались вокруг. А тут еще взвывшая сирена окончательно привела людей в чувство. В луче прожектора, разрезавшем ночной сумрак, картина бойни выглядела устрашающе.

– Стоять, мать вашу! Руки в гору!

Щелканье затворов винтовок окончательно привело всех в чувство. Я отбросил в сторону тесак, кастет, соскользнув с пальцев, упал в снег. Туда же соскользнула и перевязь, ни к чему палиться раньше времени. Хотя и жалко экипировку, с ней я был настоящей машиной для убийства. Только уже, похоже, бойня закончилась. Поднял руки, остальные участники резни последовали моему примеру, понимая, что с лопатами и кольями бросаться на винтовки подобно самоубийству. Полтора десятка стволов смотрели на нас, готовые в любой момент выплюнуть смертоносные кусочки свинца, и никому не хотелось принять их в себя. Краем глаза увидел, что Олег поднял одну руку, вторая висит безжизненной плетью. Жив - и то хорошо, а кости, даст Бог, срастутся. Вон и Ройзман с Петром тоже живы. Вовремя я пришел на подмогу, иначе наших могло полечь куда больше.

– Вы что, падлы, охренели?!

Это уже сам Мороз прибежал, в распахнутой кожаной куртке на меху, сбитой на бок фуражке, потрясая наганом. От его псевдоинтеллигентности не осталось и следа. Тяжело дыша, он с ужасом оглядывал поле боя.

– Это что такое, я вас спрашиваю?! Кто? Кто это сделал?

А то непонятно, кто... Мда, товарищ в шоке, ну так его легко понять. Все молчали, опустив глаза, только я, похоже, не боялся взглянуть в лицо начальнику лагеря. Заметив это, тот подлетел ко мне, тыча в лицо пистолетом.

– Фамилия?

– Осужденный Кузнецов, статья 142-я, 11-й отряд.

– Где начальник 11-го отряда?
– заорал он, крутя головой.
– Где этот сукин сын, я вас спрашиваю?!

Перепуганный до чертиков сержант выскочил из сумрака, вытянувшись перед начальником лагеря.

– Сержант Мотыль, товарищ старший майор государственной безопасности!

– Расстреляю к чертовой матери!

– Виноват, товарищ старший майор государственной безопасности!

Несчастного сержанта буквально трясло от страха. Мороз, однако, свою угрозу в жизнь воплощать не торопился.

– Твою же мать, такое ЧП, теперь секретарь обкома приедет разбираться, областное руководство НКВД, чего доброго, заявится, - бормотал он, вытирая вспотевший, несмотря на морозец, лоб.
– Такое разбирательство будет... Где остальные начальники отрядов? Всех ко мне!

Спустя минуту перед ним выстроились четырнадцать человек. Яков Моисеевич, вне себя от ярости, бегал перед ними, размахивая наганом.

– Вы... мать вашу... сукины дети... какого хрена... расстреляю...

Затем, сделав передышку, перевел взгляд на нас.

– Этих - в отдельный барак, до выяснения обстоятельств... Нет, уголовников отдельно, а то снова передерутся. Оба барака взять под усиленную охрану. Раненых... Раненых добить. Нечего на этих подонков медикаменты переводить. Спишем на обычную смертность. А этого, - ствол в мою сторону, - сейчас же ко мне на допрос. Лагин, давай со мной, тоже поприсутствуешь.

Лагин, заместитель начальника по воспитательной работе, кивнул, хмуро глядя на меня. Вместе с ними под конвоем дюжего красноармейца я прошествовал в бревенчатый домик, служивший административным зданием лагеря. Шел в одной рубахе, бушлат так и остался лежать где-то на поле боя, механически подумав, что правильно сделал, переложив фотокарточку Вари в карман брюк. В кабинете Мороза было прохладно, Яков Моисеевич кивнул красноармейцу, и тот шустро развел в печке огонь. Все это время я стоял посреди кабинета, тогда как Мороз и Лагин сидели один в кресле за своим столом, а второй - на стуле у стены. Начальник лагеря все никак не мог расстаться с наганом, то кладя его на стол, то снова беря в руки и прокручивая пальцем барабан. Мое же внимание привлек бронзовый бюст Сталина высоткой сантиметров тридцать. Прикинул, что этой штукой в случае чего можно проломить голову. Но пока ситуация того не требовала.

Наконец печка разошлась, от нее потянуло теплом, и я стал оттаивать, не только в физическом, но и в психологическом плане. Адреналин схлынул, резко навалились апатия и усталость, хотелось рухнуть в постель и забыться. Сказывалась и предыдущая бессонная ночь. Однако мне предстояло выдержать допрос, во время которого, вполне вероятно, меня будут бить. Да и пусть бьют, может, забьют до смерти, на том свете, наконец, отдохну.

– Кузнецов, встаньте смирно, - услышал словно сквозь вату голос Мороза.