– Ну чего ты, глупышка, плачешь?
– Муж стоял, опираясь на спинку её кресла, а в глазах было столько печали и нежности, что она едва узнавала его.
– Зачем, ну зачем ты привязываешься ко мне? Моя болезнь вышла на финишную прямую, и лечения нет. Мы оба знаем это. Что теперь переживать? Это ведь ничего не изменит.

Сара сидела, затаив дыхание, чувствуя себя почему-то необыкновенно защищённой сейчас, когда Джозеф стоял так близко, а его рука лежала на её волосах. Он жив пока, и стоит рядом с ней, всё остальное не имеет значения.

– Молчишь? А ведь я когда женился, просто хотел помочь, найти достойную девушку, оставить ей своё состояние. Если бы только я знал, чем это всё закончится...

– Ты бы не женился на мне?
– Спросила Сара, украдкой вытирая слёзы.

– Женился бы всё равно. Но старался бы меньше видеть тебя, хотя это наверное было бы невозможно, - в голосе Джозефа слышалась мука.

– В этом нет твоей вины, - тихо ответила Сара, а потом ещё тише добавила.
– Что бы ни случилось, я не смогла бы не полюбить тебя.

Сказала и замолчала в испуге. Что скажет ей Джозеф? Он тяжело вздохнул, прикоснулся губами к её волосам и тут же отвернулся.

– Если ты хочешь, знай, что я тоже не смог бы не полюбить, - глухо ответил он.
– Но нам отпущено слишком мало времени. Меньше чем через год меня не станет. Ты будешь тосковать, и я ничем не смогу помочь. Я буду мучиться перед смертью вдвойне, зная, что каждое моё мучение находит отражение в тебе. Но если тебя устроит такая любовь, я дарю тебе её.

Сара никогда бы не подумала, что признание в любви может быть таким мучительным и сладким одновременно. Она тяжело вздохнула, бросаясь в омут с головой. Да. Она бы тоже ничего не смогла изменить, да даже если бы и смогла - не стала. Поэтому она молча встала, обогнула кресло и прижалась лицом к спине мужа, вдыхая его запах. Слёзы вдруг сами собой потекли вновь. Это признание было похоже на прощание. Кто знает, много ли у них ещё времени впереди...

Следующие несколько дней пробежали как один. Сара чувствовала себя счастливой, мучительно счастливой. Между ними с Джозефом как-будто исчезли все преграды. Разговаривать было необыкновенно легко. Наверное, это из-за того, что он наконец-то перестал называть её на «вы». Он словно смирился с тем, что есть то, что есть, выдержав долгую борьбу с собой и честно проиграв. Но муж не выглядел при этом несчастным. Только иногда между бровями залегала редкая складка.

Сара, честно говоря, совсем забыла про тала Сворка с его приглашением на охоту. Ей было совсем не до него. Она понимала, что должна точно узнать - он ли подставил отца и зачем ему Чендервилл с его бумагами. Но это всё отодвинулось на второй план, после приступа Джозефа. Она отдавала себе отчёт, что теперь даже знания, обладай ими тал Сворк и узнай она их случайно, вряд ли помогут Джозефу. Болезнь необратима. И даже если каким-то образом снять Проклятье, то кто остановит начавшийся распад? Им осталось совсем мало времени вдвоём и надо провести его так, чтобы запомнить на всю жизнь.

Сара не могла наговориться с мужем. Она жадно, украдкой рассматривала каждую его чёрточку, чтобы не забыть, воспроизвести в памяти, когда... Она содрогалась, но эти мысли всё чаще и чаще вторгались в сознание, не оставляя надежды. А потом выходила в сад (иногда они с Джозефом гуляли вместе, но ему уже тяжело было без посторонней помощи добираться до лавочки), садилась в укромном уголке и самозабвенно рисовала, воспроизводя в альбоме с маниакальным постоянством одно и то же лицо, а потом и фигуру. Ей казалось до этого, что она умела рисовать, но именно тот, кого она хотела нарисовать, никак не получался. То она не могла уловить его насмешливую улыбку, то глаза, смотревшие иногда так нежно, получались слишком колючими и суровыми, то излишне крючковатым выходил нос...

Когда уже начинало казаться, что ей грозит сойти с ума от однообразных занятий, она закрывала альбом и шла к Джозефу, чтобы отдохнуть рядом с ним и даже сейчас почувствовать молчаливую силу, исходившую от него.

За эти несколько дней он снова обыскал кабинет отца вместе с Генрихом, но не нашёл ничего нового, никаких бумаг и тайников. Тогда он принёс старые записи отца, разложил их в гостиной и они вместе начали внимательно их изучать. Может быть, хоть что-нибудь имело отношение к талу Сворку. Но не было ничего, ни малейшей зацепки. Вечером, усталая и обессиленная, Сара уже хотела подняться в свою комнату, когда Генрих вошёл, сказав, что ей письмо. Письмо? Сердце подскочило, когда она узнала на конверте ровный почерк тала Сворка. Явился таки. А она уже успела о нём забыть. И снова кольнул страх. Когда-нибудь, он заставит её выйти за него замуж и от него никуда не скрыться. Сара помотала головой, отгоняя наваждение.

– Что там?
– Спросил Джозеф, повернув голову. В неровном свете камина его лицо казалось лицом мумии. После первого приступа щёки впали ещё сильнее, чётко вырисовались скулы. Сара вздохнула и отвела от любимого взгляд. Смотреть на него, видеть его таким и знать всё, что она знала, было невыносимо.

– Записка от тала Сворка. Он всё-таки вспомнил обо мне и приглашает на охоту. Я так надеялась, что он забыл...
– Сара вздохнула.

– Не хочешь - не езди.

– Я должна сыграть роль. Может быть, выясню что-то новое, - ответила Сара без прежнего энтузиазма, правда. Всё казалось неважным...

– Я боюсь, твоя роль только уверит его в том, что ты уже почти его.

– А если я не буду играть эту роль, он скорее найдёт способ избавиться от тебя, - вздохнула Сара.

Они помолчали. А потом она села писать письмо с благодарностями талу Сворку и ответом, что непременно будет. Охота была назначена на завтра, на час пополудни.

Вечером перед сном, когда она искала свою амазонку и собиралась на завтрашнюю охоту, в дверь постучали. Вошёл Генрих.

– Граф просит вас к себе. Он в кабинете покойного графа Даррена.