Подслушанные разговоры навели на плохие мысли. Что-то у графа в столице накопилось многовато недоброжелателей, и ходил неуловимый по происхождению, но устойчивый слушок, что вскорости закатится карьерная звезда спесивого Николя Татищева, как и не было. Вряд ли одним ходынским происшествием его топить будут, а самое слабое место в семейной обороне этого рода он и сам теперь не хуже знал. И раз язык не повернулся при встрече, придется написать. Не с первой попытки получилось, но он рассчитывал, что напугает ее в должной степени.

Уже на выходе с Моховой поймал извозчика, поручил ему передать конверт дворецкому новенького дома в Климовом переулке — сам не рисковал, потому что с обеда не покидало неприятное ощущение слежки. Мимо пробежала стайка студентов, на которых и внимания-то не обратил — как молодые жеребята резвятся, нет на них управы. Один споткнулся, столкнулся с Тюхтяевым, задев стопкой учебников, многословно извинился и побежал дальше.

Поначалу и не заметил, что правый карман пальто медленно увлажнился, только тяжело вдруг стало, и спать, нестерпимо захотелось спать.

Нелепо как вышло!

В жизни статского советника самым хлопотным делом была исповедь — обычно между постами он успевал столько раз вдоль и поперек пройтись по перечню заповедей, что затруднительно было припомнить все грехи. И перспективу загробной жизни он себе представлял без особых иллюзий. Но отчего же так плохо-то? Раскалывается голова, горит бок и безумно мучает жажда. Он с трудом приоткрыл один глаз и наткнулся на радость склонившегося прямо к нему лица. Еще чуть-чуть и носами столкнутся.

— И снова здравствуйте, Михаил Борисович! — с натянутым восторгом улыбнулась ему несостоявшаяся невеста. Все-таки ад.

— Вы? — просвистел он.

— Я. — Промокнула его губы влажным полотенцем. — На этот раз Вы весьма экстравагантно меня навестили.

Последним четким воспоминанием была Моховая, экипаж и тьма. Прислушался к ощущениям — руки и ноги явно были на месте, даже слушались, только вот тошно было. Да и ощущения какие-то неправильные. Что-то не так.

Он пошевелил левой рукой — движение правой отдавалось в бок и было неприятным. Под простыней он был почти голым. И она тут рядом. Это совсем неловко.

— Что?

— Ножевое ранение. Вроде бы без повреждений внутренних органов. Вас зашили, обработали, перевязали. Денек полежите — и вставать начнем. — отрапортовала графиня Татищева.

— Кто? — кто порезал, он смутно догадывался. Зря проигнорировал подростков. Но кто переместил его от аристократического квартала до непонятной дыры, в которой по неведомому капризу поселилась графиня? Да и кто-то же оказывал помощь. Не могла же она? Хотя «я изучала медицину по журналам». Нет, одно дело пульс искать, и совсем другое — настоящие раны лечить.

— Сюда Вас кучер довез, которому Вы письмо для меня передавали… — она поморщилась. — Сбежал быстро.

— Л-лечил кто? — не стоит сейчас делать эту историю достоянием общественности. Вообще ни к чему. Надо затаиться и посмотреть, что будет. Ведь не грабили же его? Значит, неспроста резали.

— А вот об этом лучше не спрашивайте. — она протянула ему драгоценный стакан прохладной воды. Ни разу он не пил вина вкуснее, чем эти капли прозрачной жидкости. И вот черты женщины становятся нечеткими, звуки стихают… Да она его усыпила, негодница!

Утром в комнату заглянула мрачного вида горничная — совсем юная, худенькая, с плотно сжатыми губами. Она поправила подушку, раскрыла шторы и комната стала куда светлее. За окнами виден колодец двора, значит это гостевое крыло. Вон там сквозь сияющие стекла видна люстра, которую он помнил по прошлым визитам. Значит второй этаж, а наверху помещения графини. В открытом окне мелькнула обнаженная спина, тут же скрывшаяся за темной гривой волос. Показалось, наверное.

— Ее Сиятельство велели пить. — девочка подала стакан с темно-красной жидкостью.