Я постаралась максимально безразлично пройти мимо, и лишь поравнявшись с ним оборонила:

— Сударь, Вам ящик с сухими специями в лужу поставили, а с бутылками разбили.

— Барышня, а Вы…. Иностранным языкам обучены? — потерянный было взгляд как-то сразу воспарил.

— Да, неплохо могу переводить…

Неужели так и оставит на улице?

— Так, может, зайдете?

Я по возможности степенно проследовала в лавку. А интересно у них тут, без евроремонтов и кондиционеров. Потолки только на первый взгляд кажутся низкими, а так метра три точно. Вдоль двух стен углом идет прилавок, за которым полки со всякой бакалеей. Очень вкусно пахнет. Где-то здесь еще ренсковый погреб (что это?), если верить вывеске.

Хозяин метался вокруг, пытаясь одновременно устроить меня за круглым столом, покрытым кружевной скатертью, достать какие-то бумаги, которые кучно рассыпались прямо на пол и угостить чаем.

— Уж не побрезгуйте. — Огромная, с два кулака чашка, почти доверху наполненная горячим сладким чаем, опустилась прямо перед моим носом. Я задумчиво покосилась на прилавок и тут же образовались три пряника.

— Благодарю. — Вот как-то надо теперь удержаться от того, чтобы не кинуться на все это богатство, и чинно набивать себе цену. Я сдержанно улыбнулась своему собеседнику.

— Я, это, купец третьей гильдии, Калачев, Фрол Матвеевич…. Вот, как видите, барышня, бакалеей торгую. От батюшки дело перенял. А с языками… как-то не очень.

— Нечаева, Ксения Александровна. — я протянула руку, которую купец неловка чмокнул (все утро вспоминала, как это делали в кино, но получилось все равно так себе).

С накладными я управилась довольно-таки быстро. Сама не ожидала. А уходить не очень хотелось: руки отогрелись, в ногах появилась ломота — первый признак, что этот мороз меня не любит. Я по крошке поглощала пряник, наслаждаясь каждой крупинкой. То ли от голода, то ли от других стандартов качества, но вкус не как в XXI веке.

— Да, и, Фрол Матвеевич, обращаю Ваше внимание, что продукты измерены в английских фунтах, а не в российских. — О, как круто быть эрудированной.

— Это что же, товара больше, чем я думал, выйдет? — расцвел ликом хозяин.

— Только если все в целости доехало. — остудила энтузиазм я.

Тут с улицы, занося снежные брызги и холод, залетел мальчишка лет четырнадцати.

— Фрол Матвеич, Фрол Матвеич, там товар….
– он осекся, глядя на меня.

— Да знаю уж. Ты сам где был, оглоед, когда встречать надо было? — привычно проворчал хозяин и оба они отправились заносить свои сокровища.

Хозяин лавки вызывал у меня сложные смешанные чувства. Сто двадцать лет спустя я пойму, как по малейшим нюансам в поведении, взглядам, жестам, едва уловимым флюидам определять тех мужчин, с которыми не стоит связываться. Не потому, что мудаки — этих-то я заранее определять так и не научилась, а потому что шансов нет от слова совсем. Такой навык я приобрела, вращаясь в компании, где оказалась сексуальным меньшинством. Очень, знаете ли, быстро ставит на место расклад, когда ты одна, а лиц, отдающих предпочтение своему полу — раз в 15 больше. С тех пор я не оцениваю людей по их ориентации, зато четко выделяю их из толпы. И пусть Фрол Матвеевич имел более чем брутальную внешность, повадки домашнего медведя и ни малейшего намека на жеманность — играть ему в другой команде, посему в работодатели он мне идеально подходил. Вопрос в том, зачем бы ему сдалась я.

Вскоре Фрол Матвеевич присоединился к трапезе.

— А Вы, Ксения Александровна, не из местных? Ни разу к нам не заходили. — во память!

С Богом, Ксюха, твой выход.

— Нет. Мы из Симбирской губернии. У папеньки там именье. Было. Он скончался осенью. — Я потупилась и всхлипнула.

Фрол Матвеевич покраснел, пошел пятнами, забормотал что-то утешительное и протянул мне большой, с две ладони пряник. Забавный он.

— Горе-то какое. Мой батюшка тоже в том году представился.

— Ах, я Вас так понимаю…. — И снова дозированная дрожь в голосе. — Маменька моя давно уже на Небесах…

— Ох… — нет, ну если он искренен, то как вообще с такой доверчивостью дела вести можно?

Где-то наверху послышался грохот, ругань и вой, безысходный человеческий вой.

— Матушка моя, Анфиса Платоновна, болеет, не в разуме. — отводя глаза произнес хозяин.

— Сочувствую Вам. — а маму-то он любит. Не просто почитает, а любит, как в наше время принято. Все, что я читала о девятнадцатом веке, предполагало покорность родителям, но не привязанность. А тут чувствительная натура.

Вой не прекращался, изменяя лишь тональность. Мы продолжали сидеть неподвижно.

— Возможно, помощь нужна… — я осторожно коснулась ладони моего vis-a-vis.

— Да там прислуга… — Он помялся. — Я на минуточку-с.