Развела руками. Инициативу в беседе я утеряла, зато некоторую ценность приобрела.

— А с полицией проблемы есть?

— Нет! — я перекрестилась. Откуда ж проблемы, если они обо мне даже не догадываются.

— Оставайтесь у нас пока. Насчет жалованья договоримся.

Дверь закрылась, и я осталась наедине с полубезумной старухой, чью жизнь теперь следовало максимально растянуть.

Спустя бесконечно долгие полчаса появилась Фекла.

— Барышня, Фрол Матвеевич приказал Вам комнату показать.

И губы поджала. Конечно, в их мирке и без меня хорошо, но покуда придется смириться.

— Здесь Фрол Матвеевич раньше жили.

Тесная комнатка с одним мутным окном. Из обстановки — кровать, сундук и простая табуретка. На стене полка с несколькими потертыми книжками — гимназическими учебниками моего нового хозяина, среди которых затесался томик стихов неустановленного автора и бульварный роман в порванной обложке. Не очень респектабельно.

— И это… Вам бы одеться попристойнее.

Чем же мой наряд плох? Между прочим, в сумме баксов на триста тянет.

— Я не планировала сегодня устраиваться на работу.

— Оно и видно. — хмыкнула прислуга и ушла, чтобы вскоре вернуться с ворохом тряпок. — Вот пока барыни старое накиньте, а завтра надо хорошее купить.

Если сказать, что малиновый сатиновый мешок сидел на мне, как на корове седло — это унизить парнокопытное. Зато к нему прилагалось нецензурное количество юбок, слава Богу, чисто отстиранных, пусть и не новых. И еще один странный предмет гардероба — две полотняные трубы на общем шнурке. Я повертела-повертела и не поняла, куда их приспособить.

Перед ужином мы снова обработали раны купчихи и тут до меня доперло — это же панталоны. Отдельные штанины, а между ними прореха для физиологических потребностей.

Так что стирала себе я тайком, первую пару недель обходясь единственными трусами и колготками, а потом плюнула и на первое жалованье купила и корсет, и несколько панталон, и чулки.

Митяй меня невзлюбил сразу и бесповоротно. Полагаю, отдельно за это стоит поблагодарить Дашутку, которая так и не сумела найти себе подходящего места и уехала в Царицын. Поэтому не стоило удивляться, когда обнаружила разбитый камнем айпад и осколки ключа от жука. Хорошо хоть зарядник за иконы спрятала, а телефон все время при себе ношу.

До слез обидно — там и фотографии, и музыка были из моего времени. Я редко-редко, но смотрела на живое доказательство того, что была же и другая жизнь, в которой я не пряталась от городовых и свободно дышала без корсета. А теперь все это осколками стекла, пластика и микросхем лежит на полу.

Первым порывом было бежать к купцу Калачеву и ябедничать. Но не пойман — не вор, да и объяснять, что именно у меня пострадало непросто будет, так что пришлось стиснуть зубы, нацепить непроницаемое выражение лица и выйти к ужину.

Пару дней спустя в конторке обнаружилась недостача денег, которые странным образом торчали из-за подкладки Митяева тулупчика. Скандал! Фрол Матвеевич обошелся без полиции, но парня мы больше не видели, а на смену ему появились двое: худощавый, остроглазый, с мелкими чертами лица и неопределенным цветом волос Данила и рослый, широкоплечий Авдей. Данилка был местным, рос без отца, мать пробавлялась поденной работой, а Авдей приехал в большой город из Аткарского уезда. Теперь они были новенькими, а я уже старожилом, так что притирка прошла безболезненно. Понаблюдав за нами с Фролом Матвеевичем, мальчишки сделали свои выводы и общались довольно уважительно, да и женщины быстро поняли, что меня не в постельные грелки взяли.

А вот что касается самого начальника, то я напрягалась. Он наблюдал за мной со стороны, очень мало разговаривал и еще меньше спрашивал. Раз зашел Иван Степанович Дунаев, околоточный надзиратель, в мундире, при полном параде. Я только скорбно вздыхала, пока Фрол Матвеевич излагал историю моих злоключений и пятирублевой купюрой заменял мой паспорт.

Завтракали, обедали и ужинали мы с ним вдвоем, атмосфера поначалу царила натянутая, но я постаралась быть милой и безобидной. Настолько, что к концу третьей недели мне привели в компанию аптекаря Антона Рябинкина — соседа и, по совместительству, сердешного друга. Этакий открыточный чернявый мальчик с завитыми усиками и жидкими кудряшками. Этот меня вообще принял в штыки — ревновал. Но я включила абсолютную дуру, чем обескуражила шефа, а повышенный уровень восторженности от красивого банта, шелкового жилета и бездарных стишков подкупил и красавчика. Теперь ужинали мы втроем, а после чая я тактично удалялась, оставляя товарищей наедине.

А неделю спустя шеф выдал и вовсе дикое:

— На неделе к исповеди пойдем. Вас в исповедную роспись внесут.

Оказывается, в эти благословенные времена именно Церковь контролировала местоположение людей в большей степени, чем полиция. Так что каждый православный хотя бы раз в году был обязан исповедаться, о чем составлялась специальная бумага. Их отсылали в епархиальное управление и это был один из инструментов контроля за населением. Покруче Большого Брата получается.