Между этими минутами с Флорой и тем, как он чувствовал себя с Хелен за семейным ужином у Торнов, существовала огромная разница. Выбрать Хелен было бы правильно по многим причинам, но в том, что имело для Генри значение, этот выбор был ошибочен. И тут появилась эта возможность выступать с Флорой на одной сцене — да, благодаря трагедии, но появилась. И Генри был готов ей воспользоваться. Он предложил свою кандидатуру, а Флора сказала «нет». Как он мог быть таким дураком?

Если ей так угодно, он примет ее решение. Отпустит ее. Даст Хелен еще один шанс. Возможно, он ошибался по поводу любви. Возможно, Хелен научит его любить по-другому.

Он поставил футляр рядом с машиной Итана, открыл заднюю дверь и уже собирался положить инструмент на заднее сидение, когда воробей прочирикал мелодию, над которой Генри так напряженно трудился. Возможно, совпадение или просто игра воображения. Так или иначе, пальцы зазудели. По рукам и груди поползли мурашки, и справиться с ними можно было только одним способом.

Он закрыл дверь машины, вытащил контрабас из футляра, поправил смычок и нашел на обочине лоскуток дерна, в который можно было воткнуть шпиль. Да, он уйдет, но оставит Флоре воспоминание о себе. Он повернулся к забору вокруг ее дома, прижал к себе инструмент и проверил, все ли струны настроены.

Он начал с сюиты Баха, написанной изначально для виолончели, но пригодной к исполнению на контрабасе опытным музыкантом. Хорошая пьеса для разогрева, ненавязчивая и плавная. Не останавливаясь, он перешел к «Саммертайм», соединив два произведения интересным переходом. Этот кусок он исполнил так, словно никуда не торопился, а затем, почти закончив, отпустил смычок и пальцами заиграл джазовое пиццикато.

Генри играл все настойчивее. Он желал, чтобы Флора услышала его и поняла свою ошибку, но музыка его поглотила, и теперь ему хотелось только играть, а не причинять боль.

Время достаточно замедлилось, чтобы он смог превратить свои чувства в ноты. Прядь волос скользнула по лбу, разгоряченная кожа вспотела, но руки оставались легкими и быстрыми. Генри играл так, словно не может ошибиться, что ему суждено судьбой стоять на этой обочине и заниматься тем, для чего он был рожден. Его тело, земля и небо больше не были отдельными материями, а оказались связанными так, как три ноты, из которых можно составить бесконечное множество аккордов.

Генри не заметил, что из-за забора показались лица музыкантов из группы. Мужчины поразились, увидев, кто извлекает из инструмента эти чарующие звуки. Слушая его, они сняли шляпы и в конце концов переглянулись. Никто не проронил ни слова.

Генри играл, пока не доиграл до конца. Рубашка прилипла к спине, а капля пота со лба упала на тротуар. Он поднял глаза и увидел, что нашел слушателей. Флора стояла на крыльце, нервно прижимая руку к груди.

— Генри, подожди, — охрипшим голосом попросила она и поспешила к калитке.

Генри не стал ждать. Он убрал контрабас и смычок в футляр. Положил его на заднее сидение, закрыл дверь и, не оглядываясь, сел на водительское место, завел двигатель и поехал домой.

Суббота, 5 июня 1937 года

Контрабас Генри нетронутым стоял в гараже целых три недели. Заключив временное перемирие с математикой, Генри лежал на кровати, подложив руки под голову, и изучал трещину в потолке, когда в дверь постучал Итан. Генри не стал отвечать; Итан в любом случае вошел бы.

— Как думаешь, старик или медвежья задница? — спросил Генри.

Итан недоуменно на него посмотрел, и Генри указал на потолок.

— Определенно, медвежья задница. — Итан закрыл учебник Генри и отодвинул его в сторону, чтобы присесть на стол. — Однажды тебе придется встать.

Генри хмыкнул. Однажды. Это слово теперь казалось безнадежно испорченным.

В недели, прошедшие после отказа Флоры, Хелен была к нему добра. Она взяла в привычку приносить Генри тарелки с едой и сидеть у него в комнате, пока он ел. Генри льстил ее интерес к нему, его жизни и его мнению по поводу разных важных вещей. Он не жаловался на ее бутерброды. Пока что ему не хотелось переходить к поцелуям, но, возможно, в конце концов это случится.

Он заставлял себя ходить в школу и играть в бейсбол. Ему повезет, если удастся сдать грядущие экзамены, а на площадке его уже перевели из основного состава на скамейку запасных. Когда он рассеянно шел по школьным коридорам, ученики расступались, словно разбитое сердце — это заразно.

Вчера, когда Генри выходил из часовни, его позвал директор.

— До меня дошли тревожные сведения, — сказал мистер Слоун, почесывая жидкую бородку прокуренными пальцами. — Мы ожидали от тебя более значительных результатов, чем ты показываешь в классе и на площадке.