Однако Мощенко хорошо знает, в чем его счастье. Он хочет посвятить себя воинской службе, службе в ракетных частях. В его чемодане рядом со спортивными наградами лежат книги по электронике, физике, ракетостроению, радиотехнике. А спортом он занимается для здоровья. «Ракетчик, — говорит сержант, — человек коммунистической эпохи. Он должен обладать обширными знаниями и быть отлично физически тренирован».

Мощенко и Зарыка всегда что-нибудь выдумывают, конструируют, изобретают. Даже здесь, на городском стадионе, они приложили руки. Например, выкрасили в черный цвет баки для душа. Черный цвет больше поглощает солнечных лучей и тем способствует нагреванию воды.

Я с удовольствием лезу под струю воды. Она даже горяча. Вода щекочет, вместе с пылью и потом смывает усталость, наполняет тело бодростью и радостью.

Мощенко трет мне спину и спрашивает:

— Корж, ребята треплются, что ты каракурта ухлопал.

— Врут. Это Гульнара, — отвечаю.

— Иди ты!

— Слово!

— А ты был рядом? — допытывается Петро.

— Ага, рядом… Не три на одном месте!

— Я тру везде. Спина уже красная. Так ты, значит, был свидетелем, вроде американского наблюдателя?

— Даже хуже. Ощущал животом.

— При чем тут живот?

— При том! Спасибо, Петро. Теперь давай я тебя.

Мы меняемся местами. Я становлюсь под упругие струйки воды, а Мощенко нагибается и держится руками за неструганые доски загородки.

— Осторожнее, я не боксерский мешок, — бормочет Мощенко и поворачивает голову: — Так ты ей помогал своим животом?

Видимо, от его любопытства не отвяжешься.

— Так точно, животом. Каракурт сидел у меня возле пупка.

— Так я тебе и поверил! Ври больше!

— Слово короля.

— Они все подонки и вруны.

Я опешил. Размахнувшись, хлопаю ладонью по его бедрам:

— Вот тебе, Фома неверный!

— Грубиян! — ворчит Петро. — Разве так обращаются с дамами?

— Молчи, осел!

Когда мы направились к воротам, сумерки уже завладели стадионом и голубой вечерний туман стелился над футбольным полем, по которому все еще сновали футболисты. Пахло пылью и жареным мясом. Петро потянул носом.

— Где-то рядом готовят плов.

— Может быть, шашлык, — предположил я.

Мы остановились в раздумье. Идти в часть ужинать — значит терять целый час. Да и нет гарантии в том, что кому-либо из начальства не взбредет идея нас задержать, оставить в казарме. Ведь согласно уставу исполняется последний приказ.

Петро порылся в карманах и вытащил аккуратно сложенный рубль. У меня имелось всего копеек тридцать. На двоих это мало. Даже очень мало. Но Петро бодрится:

— С таким состоянием стыдно зариться на казенный паек, — и командует — Левое плечо вперед! Выше голову! В парке нас ожидает запах шашлыка и танцы до упаду!

Едва мы свернули за угол, как были ошеломлены: у водопроводной колонки стояла Раиса и рядом с ней Зарыка. Евгений с достоинством пил из ведра, не обращая никакого внимания на капли, которые падали на его выдраенные до зеркального блеска кирзовые сапоги. Раиса не сводила с него глаз. На ней было длинное ситцевое платье и домашние шлепанцы, но и в этом наряде она казалась довольно-таки милой.

Петро толкнул меня. Я понял его. Зарыка нас опередил! Уже познакомился!

Мощенко ринулся в атаку:

— Девушка, не откажите в любезности выпить из вашего стаканчика, чем поят лошадей!

У Петра шутки немного плоские и затасканные. Но Раиса приняла их за чистейший юмор и мило улыбнулась:

— Мне совсем не жалко.

Она говорила чисто, без акцента. Для меня это была приятная новость. Думаю, что и для Мощенко тоже.

Зарыка взглянул на нас далеко не дружелюбным взглядом и нежно проговорил Раисе:

— Нет, нет, не давайте!

— Почему? — удивилась Раиса. — Воды не жалко.

— Пожалейте их! Они со стадиона. А после тренировки пить воду нельзя. Ни в коем случае! Неужели вы хотите, чтобы у них испортилось сердце?

— Ой! Я не знала…

Петро не ожидал такой контратаки. Он был сражен и не находил слов для ответа.

— Топайте, мальчики, в парк. — Зарыка полностью овладел инициативой. — Пока доберетесь, ваши сердца поостынут, организм успокоится. И тогда выпейте на здоровье газированной воды. Вот вам гривенник.

Посрамленные, мы ретировались.

Гривенника, конечно, не взяли. У Мощенко пропала охота идти на танцы.