— Я считаю, что мы должны ей помочь, — сказал в заключение Зарыка.

— А я боюсь, что за такое ухаживание нам придется помогать тебе, — сказал Мощенко.

— Мне?

— Ну да, не Коржу. Помогать в смысле вкручивать мозги, ставить их на место.

— Может быть, ты поставишь вопрос на бюро?

— Хватай выше. На общем комсомольском. Если ты не станешь разумным.

— Разумным?

— Да, разумным. Разум, Евгений, помогает человеку объективно смотреть на окружающий мир.

— А не кажется ли тебе, что разум дан человеку для того, чтобы он лишний раз понял — жить одними расчетами, холодной рассудительностью невозможно! Человек не робот!

— Но чувства без разума слепы, — вставил я. — Это же банальная истина.

— Каждый человек прежде всего живет чувствами, — отбивался Зарыка. — Конечно, их надо подчинять разуму, однако чувства пока диктуют нам…

— Слушай, Евгений, зачем связываться с замужней?

Зарыка опять пытался спрятаться за мысли, вычитанные в модных произведениях.

— Любовь не знает прошлого. У нее только настоящее и будущее.

Мы с Петром улыбнулись. Потом сержант взял Евгения за пояс:

— Заруби себе на носу: никогда не протягивай лапы к чужим дамам. У тебя слишком хлипкое телосложение.

— Бросьте, ребята. Я же серьезно. Ей надо помочь вырваться в настоящую жизнь. Она как в клетке.

— Мы на службе, — ответил Мощенко. — У нас другие задачи.

— Не прячься за устав. В моральном кодексе что записано? Человек человеку — друг, товарищ. А она что, не человек?

— Она — чужая жена, — сказал я. — А чужая семья как чужое государство, вмешиваться во внутренние дела весьма опасно.

— Неправда! Она комсомолка.

— Комсомолка? — одновременно воскликнули мы.

— Комсомолка. И до сих пор аккуратно платит членские взносы. Она посылает их в Казань, на фабрику, где состоит на учете.

Последний довод оказался сильным козырем, нам нечем было крыть. Мы вернулись в казарму. Вопрос остался открытым.

Перед дверью в казарму Петро сказал:

— Жень, будь осторожней. Ты сам знаешь, чем все может кончиться.

— Спасибо, ребята.

В казарме стояла тишина, если не считать отдельных похрапываний и дружного посапывания. Дневальный, зевая, ходил вдоль коек.

Спать не хотелось. Я нагнулся вниз, к Зарыке.

— Жень!

— Ну?

— А тебе она нравится?

— Угу.

— Очень?

— Отстань.

— А ты бы на ней женился?

Он не ответил. Я повторил свой вопрос. Евгений приподнялся ко мне:

— На такие вопросы, друг, отвечают прежде всего девушкам. А ей бы я ответил положительно. Вот так, Корж.

Я натянул одеяло. Отношения между мужчиной и женщиной овеяны тайной. Наука бессильна раскрыть причины, связывающие родственные души. Древняя пословица гласит, что люди — это половинки яблок и человек всегда стремится соединиться со своей второй половинкой. Неужели ленинградец Евгений и татарка Раиса две половинки одного яблока?

В раскрытое окно вливалась струя прохладного воздуха. Луна бродила где-то над казармой, но ее мягкий серебристый свет заливал площадку, утрамбованную нашими сапогами, освещал тополя, угол спортивного зала, окна которого тускло поблескивали, и крыши ближайших строений.

Я смотрел в окно и думал о Зарыке и Раисе. В ней, честно говоря, я ничего особенного не находил. Девушка, вернее, молодая женщина как женщина. Есть лучше. Даже странно, что Зарыка остановился именно на ней.

Я думал о Раисе, а перед моими глазами вставали поочередно сначала Тина, а потом Гульнара. У них что- то было общее. Что именно, я не мог точно определить, но это что-то было несомненно.

Образ Тины начал расплываться. А первые месяцы службы я всякий раз, перед тем как уснуть, мысленно беседовал с ней. Я заставлял себя не вспоминать о ней, но сердце отказывалось выполнить приказ разума. Эта слабость раздражала меня. Я считал себя безвольным, никудышным человеком. И от этого еще больше страдал. И тосковал. Мне хотелось хоть на денек вернуться в Москву, встретиться с ней или хотя бы издали посмотреть на Тину. А побывать в Москве можно было только одним путем: стать примерным солдатом, заслужить поощрение отпуском домой. И я старался. Но старались и другие. Каждый из нас был неплохим солдатом, однако настоящего коллектива еще не было.

Так продолжалось до тех пор, пока не пришел в наш расчет Мощенко. Он никогда ничего не делал только для себя. Потом было комсомольское собрание. Командир нас не журил, но нам стыдно было смотреть друг другу в глаза. Какие же мы воины!

Дружба рождалась в солдатском ежедневном труде, во взаимопомощи и товарищеском контроле. Принцип — один за всех и все за одного — стал нашим железным законом. А моральный кодекс строителя коммунизма — вторым уставом. Так рождался наш коллектив. Мы боролись со всякой мелочью, добиваясь доверия и справедливости.