– Ну и что, не трудно мне, для нас же стараемся, не на дядю забугорного.

– Слышь, Манюня, а ты у нас там, в двадцать первом веке, не особо коммунистическая фемина была, откуда все это?

– Милый, и ты у нас там отнюдь не был Че Геварой, и даже не Зюгановым, чего мне предъявы кидаешь, а? Ты еще Елисееву донос накатай, что я троцкистка, ну или из графьев.

– Да ты успокойся, что сдурела, мне просто интересно.

– Просто там, мы каждый рассчитываем на себя, и только, а тут все вместе, нет мое твое, есть наше. Тем более Родина в опасности, тебе не понять, а я из Ленинградской области, и знаю что такое блокада Ленинграда, в музее видела, и дневник Тани Савичевой читала. И читала Николая Чуковского "В небе Балтики". Хотя может с названием, конечно путаю, но там такие строки были, я их сто раз читала, и сто раз плакала, а потом опять вспоминала и опять слезы. О том, как женщина, не ела и весь свой паек детяи отдавала, и как мальчик четырех лет перестал ходить с голодухи, и как он куски штукатурки ел, из-за того, что они цветом напоминали хлеб, понял! Тварь ты бездушная.

Маша зарыдала, слезы лились из ее глаз, мне стало плохо, я тоже читал Чуковского, да она напутала с названием, книга называлась "Балтийское небо". У меня у самого прослезились глаза, когда я читал то место. Хоть я перечитал книгу еще раз пять, но то место перечитать не смог, духа не хватило, воли не хватило, смелости не хватило...

Обнимаю Машу, прижимаю к себе, и говорю, говорю, говорю.

– Мань, успокойся, не бездушный я, и все понимаю. Думаешь мы тут зря воюем? Думаешь зря, погибают парни? Нет, же понимаешь, чем больше мы тут фашистов убьем, чем больше мостов им взорвем, чем больше полотна железнодорожного разрушим, тем слабее станет натиск фашистов.

Мань, ну Мань, успокойся, хочешь, я для тебя буду приносить уши убитых мной гитлеровцев?

– Молчи дурак, нафиг мне эти уши, прости меня, я немного переборщила. Просто вспомнила, то что видела в музее Блокады, опять же книгу Чуковского. Это же тебе, не твой Конюшевский, это серьезная книга.

– Мань, я читал ее, она называется "Балтийское небо", зато там летчик Серов, спас же ту женщину, и ее детей.

– Плохо ты ее читал, Серов тогда в госпитале лежал, а детей и женщину вывез Лунин, ну или как там его фамилия была, ну майор.

– Точно, все верно прости, Маш, мир?

– Мир милый, конечно мир, сорвалась я, просто видела я позавчера наших красноармейцев расстрелянных, они-то солдаты, но немцы еще расстреляли и семьи их укрывшие...

– Мань, пошли к людям, а то от этих мыслей и мне хреново, и тебе не кайф, а так хоть развеемся. Тем более нам себя корить не за что, ты вон с крепости себя показала, и я понемногу воюю.

– Ладно милый, иди, я щас приду в себя, умоюсь, и пойду к себе на склад.

Блеать, кричать хочется, матерится на весь лес, суки фашисты, твари...

Иду к Елисееву, настрой на нуле, хуже некуда, шас бы мне какой Отто Скотинацени попался, я бы его на куски провал, загрыз бы нахрен. Гитлеру бы эпиляцию головы и морды сделал бы, выдирал бы волосенки с головы и усов по одной.

– Привет, сотрудникам невидимого фронта, - приветствую особистов, о чем-то говорят сержант госбезопасности Легостаев, и его коллега Архалуков.

Здравия желаю, товарищ комдив, - оба безопасника отдают честь.

– Елисеев здесь?

– Да товарищ капитан, Каллистрат Аристархович, беседуют с Карасевичем, ну с Михасем.

– Войти-то можно?

– Да, конечно можно, - "милостиво" разрешает Легостаев, вот жук гебешный.

Вхожу в землянку, мимо часового, тот отстранившись приветствует меня, приятно.

– Добрый вечер, товарищ Елисеев, как ваши дела?

– Привет Фарход, присаживайся, ну как, отдохнул с дороги, Мария Сергеевна, не замучила?

Вот сука, какое его гебнючее дело, бесцеремонный этот опричник, как чирей на седалище.

– Каллистрат Аристархович, а вам не кажется, что вы лезете, не туда?

– Шучу я, ты что капитан сразу в бутылку лезешь, вродеж раньше таким не был, за неделю в походе, озверел, успокойся.

– Черт, прости, прости чего-то я не в себе, это все Маша, рассказала, про то как немцы постреляли приймаков и семьи их приютившие.

– Ах, вот от чего, да... потому мы и отправили Сазонова с Наметновым, наказать одно суку, с его ж подачи каратели в Парцевичи заявились. Так что пришел-то, может, хотел чего?

– Да нет, ничего особого, просто соскучился я по тебе лейтенант госбезопасности.

– Эх, отстаешь ты от мира, - и Елисеев выпячивает грудь, ну и что? Грудь как грудь, не Аполлон конечно, но и не глобус.

– Ты чего тут, Аристархыч, ты чего?

– Да ты не только озверел в походе, но еще и отупел, брат мой смуглолицый, - и гебнюк показывает петлицы, опа...

– Да ты теперь старший лейтенант госбезопасности? Опять меня по званиям обогнал? И давно, и почему я не знаю?

– Так ты ж у нас в отъезде был, а это за генералов, особенно предателей, ну и за прежнее, по совокупности, тебе недавно звание давали, так что не обессудь, зато тебе звездочку красную дали, с орденом тебя.