«А теперь это глубоко уснувшее впечатление ожило вновь»… фраза перекатывалась в голове бессмысленным набором слов. Я закрыл глаза, почувствовал, что становится жарко, все жарче, — и тут случилась престранная вещь, на которую я тогда, разумеется, почти и не обратил внимания, полагая, что это лишь сон.

Кто-то пнул меня ногой.

Босой ногой. Я почувствовал пинок и, что самое поразительное, не нашел в этом ничего особенного. Я открыл глаза, было совершенно темно; мне и это показалось совершенно естественным.

Все продолжалось одно мгновение.

На лицо мне упала капля дождя, я вскочил.

— Ой, начинается дождь, надо бежать.

Пока я добежал до сарая, дождь припустил вовсю. Метались устроители праздника, мальчики карабкались на деревья, снимали фонарики. Официанты, испуганно суетясь, сдергивали скатерти. На земле сразу образовались лужи, в них вскипали пузыри; небесный художник заштриховал весь горизонт густыми струйками дождя — в точности так на картинках в моей Библии оттенено частыми параллельными черточками небо. Общество сгрудилось в сарае и на веранде, негде было шагу ступить; танцы за отсутствием места прекратились. Запахи пота и дождя смешались с винными парами и табачным дымом, цыганская музыка — с музыкой дождя. Все неотрывно смотрели на тонкие, уходящие в небо нити.

— Сейчас перестанет, — уверенно сказал Круг.

Дождь в самом деле тут же кончился. Снова затеяли танцы. Как и все, я приглашал девочек одну за другой, иногда и тех, что постарше, если они вдруг оказывались без партнера. Танцевал я красиво, ловко; взрослые смотрели на меня с улыбкой, девочки вообще не спускали глаз. Джизи тайком пожимала мне руку, я шутил, ухаживал напропалую, радовался движению, кружению среди красивых, здоровых, веселых девиц. Я забыл обо всем. Ага, вот и Майер, он тоже счастлив: Шаркёзи приехали! Когда они с Эллой, танцуя, оказались рядом со мной, я приветливо улыбнулся молчаливой парочке. Я любил всех и радовался тому, что живу в этом прекрасном мире.

Мои родители вместе с Бёжике тоже пришли поглядеть на танцы. Я сделал тур и с сестренкой. Мама смотрела на нас с гордостью. Потом мы разделились, смешались с танцующими.

Дрожал дощатый пол, колыхались развешенные на стенах гирлянды. Постепенно стемнело. Танцы подходили к концу, маленькие танцоры покидали сарай и спешили на лужайку, где ожидался фейерверк. Мои родители с вице-губернатором и его супругой собирались туда же; я шел впереди, все еще об руку с малюткой Алисой Шимонфи. Не преминул явиться, и старший лейтенант Мартонек, ведь он ухаживал за большой Бёшке. Их сопровождала наша Бёжи, уцепившись за руку Бёшке. На веранде Личко в пятидесятый раз рассказывал случай на охоте. Нынче ему можно было не опасаться, что жена пришлет за ним служанку. Слышался его хмельной хриплый голос:

— Остановился на дороге, прямо передо мной! Вообрази: стал и стоит, нахал! Я ему говорю: «Ах ты зайчишка, да ведомо ль тебе, кто я таков? Или не слышал про Яноша Личко?!»

Его голос потонул в общем шуме. Никто не обращал на него внимания: говорили о политике. Густой бас предсказывал будущее Тройственного союза:

— Франция, эта дурища…

Увидев нас, отец и вице-губернатор спустились с веранды, к ним присоединился директор со своей вечной вымученной улыбкой. Алиса дурачилась, хохотала, притворялась, что спотыкается в темноте, пугалась лягушек, то и дело вскрикивала: «Ай!» — и тут же беспокойно оглядывалась на свою гувернантку. А вокруг все напоминало аккуратно вырезанный четкий силуэт, как бы наклеенный на особенную какую-то синюю бумагу; слабо светились звезды. Луна, разумеется, уже поднималась и подглядывала за нами из-за гор. Впрочем, было еще темно, слышался невнятный общий говор, все ждали. Мальчики тайком курили, укрывшись за кустами. Знакомые теряли друг друга, ничего не было видно, кроме движущихся теней. Гувернантка не знала, где нас искать. Мы обменялись с Алисой цветками. Медленно, все увеличиваясь и накаляясь оранжевым светом, всходила луна. Потом она стала бледнеть… уменьшаться… Алиса не замечала ее, ждала, когда же взлетят ракеты. На противоположном конце поляны мудрили над ракетницей учитель Круг и фейерверкер. Квакали лягушки. Наконец, взвились огненные дуги, осыпался наземь огненный дождь. Небо побелело. Свет луны растаял, разлился, как молоко большого спелого кокосового ореха. Алиса капризничала, ей было холодно. Взлетали и с треском взрывались ракеты, рассыпали тысячи искр. Восторженный гул волнами пробегал по толпе. Алиса взвизгивала. Луна уже приняла свой обычный вид, четко очерченная и белая, белым было небо, белыми древесные кроны.

— Алиса! Алиса!

Гувернантка подала Алисе пальто. Все поспешили к ужину. От Алисы и ее гувернантки я отстал. В толпе меня прибило к какому-то мужчине. Его облик показался мне знакомым… Вдруг он обернулся. Это был мастер.

Когда мы вернулись в парк, он совсем преобразился. Среди листвы, низко подвешенные, светились крупные голубые и красные фонарики. Проголодавшиеся школяры бросились к столам, словно волчата. Учителя безнадежно пытались навести порядок. Дамы удалились в зал ресторации; девочек увели домой. Я видел, как Элла Шаркёзи умоляла свою мать позволить ей задержаться еще хоть ненадолго. Маленький лопоухий первоклашка, покачиваясь и держась за живот, неверным шагом поспешил в темную глубь парка.

После ужина построили и нас. Начинались танцы для взрослых; остаться на празднике разрешили только седьмому и восьмому классам. Бывшие воспитанники школы, получившие аттестат зрелости в прошлом году, улыбаясь и дымя сигаретами, с тросточками в руках, смотрели, как строят нас, их наследников, словно куклы. Мне, правда, директор разрешил остаться с родителями. Но отец не счел возможным делать для своего сына исключение. И вообще он полагал, что детям следует ложиться пораньше. Маленькую Бёжи давно уже отослали домой с нянюшкой Виви. Словом, я встал в строй вместе со всеми, и мы, распевая во весь голос, зашагали домой во главе с господином учителем Какаи.

Пока мы следовали по освещенной аллее парка, сохранялся полный порядок. Но в темном поле ряды сразу распались. Небольшими группами, по пять-шесть человек, мы с дикими индейскими кличами бросились кто куда. Напрасно взывал Какаи, требуя вернуться в строй. Мы только лаяли в ответ по-собачьи. Кто-то затянул нашу школьную припевку:

Наци Какаи взмолился:

— Ладно, мальчики, я понимаю… И если вы… если вам весело… иногда можно, конечно… По правде сказать…