– Я все потерял, мне незачем жить!
– хныкал Пьеро, ломая пальчики.
– Кто издевается надо мной?!

'Кто издевается надо мной?!' - Евгений содрогнулся, вспомнив, что эта фраза принадлежит ему самому. Он выкрикнул ее в припадке отчаяния, когда был дома один.

Куклы затеяли новую перепалку. Пьеро ахал, делал вид, что вот-вот лишится чувств. Арлекин нагло передразнивал его.

Чувствуя, как на смену смутной тревоге лихорадкой подкатывает негодование, Евгений перевел взгляд на Мсье Фантазма и заметил, что и тот уже косится своими стеклами в его сторону. На прежде неподвижном лице иллюзиониста проступала зловещая усмешка.

Доктор и фокусник обменивались взглядами, как старые знакомые и даже мимолетно общались с помощью жестов и движений губ. Это было невыносимо.

Куклы на сцене уже открыто проигрывали эпизоды из жизни Евгения, причем делали это с откровенной злостью и безобразным паясничаньем. В какой-то миг до Евгения дошло, что и куклы, и доктор, и Мсье Фантазм действуют заодно.

Евгений вскочил на ноги, задыхаясь от гнева.

– Клевета!
– заорал он.
– Немедленно прекратить!

Наступила гробовая тишина. Актеры и зрители в фальшивом недоумении уставились на Евгения.

– Это все ложь...
– запинаясь заговорил Евгений.
– Да как вы смеете! Я... я совсем не такой.

– Позвольте, - испуганно произнес доктор Беннетт.
– Неужели вы думаете, что кто-то здесь желает вам зла?

Он поднялся с места и положил руку Евгению на плечо.

– Да, вы не ошиблись, решив, что пьеса от начала до конца посвящена вам. Но разве можно принимать глупый розыгрыш так близко к сердцу?

– Розыгрыш?! Меня изображают злобным эгоистом с искалеченной душой! Будто я всех ненавижу!

– Сударь, спектакль - это всегда в той или иной степени буффонада, - улыбнулся Пьеро, который уже давно из марионетки превратился в настоящего человека.
– Мы лишь несколько утрировали степень вашей эмоциональности, как этого требует искусство.

– По какому праву?!
– вскричал Евгений, топнув ногой.
– По какому праву вы заявляете, что я ненавижу людей и очерняете меня в глазах... в моих глазах!

Пьеро откашлялся и как бы случайно зачитал строки, написанные Евгением пару лет назад.

– Хватит!
– взвизгнул Евгений.
– Я писал этот стих для себя! Я не собирался читать его на публике!

– Вы собирались!
– ехидно покачал пальцем Арлекин.
– Еще как собирались! Хотели плюнуть в лицо своим друзьям, за то, что они вас не ценят. Вас тогда спасла чистая случайность.

– И что?

– У вас злая душа.

– Вы не смеете копаться в моей душе!

Евгений чувствовал, что ведет себя постыдно и нелепо, но состояние сна было сродни действию алкоголя. Он даже попытался выбраться на сцену, чтобы поговорить с этими насмешниками лицом к лицу. Доктор Беннетт мягко придержал его.

– Вы не понимаете, каково мне жить!
– сквозь зубы прорычал Евгений, отдергивая руку.

– А чего же тут понимать?
– вздохнул Пьеро.
– Все просто. В безумном и страшном мире, в безумной и страшной стране, в безумной и страшной семье в безумную и страшную эпоху родились...

– Безумный и страшный...
– продолжил за него Арлекин и тут же шутливо осекся.

– Прекрасный и талантливый 'Вы'.

– Вам родиться бы лет на сто пораньше, - проникновенно и задумчиво промолвила Коломбина, все это время разглядывавшая себя в карманное зеркальце.
– Когда вчера, сегодня и завтра было одно и то же. Жить в усадьбе, просыпаться под пение жаворонка и стук крестьянского топора, дышать чистым, живительным воздухом, подставляя лицо нежной лазури.

– В рессорной бричке на бал, - дополнил Арлекин, заулыбавшись.
– Ночные аллеи, страстные признания, поцелуйчики.

– По вечерам при свечах писать стихи, - мечтательно поддержал Пьеро.
– Господи, какие шедевры вышли бы из-под вашего пера! Едете в бричке, за вами толпа босоногих детей, а вы им бросаете горсть конфет. А потом сами же это с негодованием описываете.

– Для крестьян вы были бы добрым божеством, для соседей милейший, почти святой юноша. И никаких усилий от вас бы не требовалось, просто быть собой. А вместо этого - фи!
– Коломбина брезгливо поморщилась.
– Грязь, хамство, война...

Это было явное издевательство, однако Евгений уже чувствовал, что готов расплакаться от той великой несправедливости, жертвой которой он пал, впервые увидев свет. Либо орать в иступленном гневе.

– Ваши переживания за страну, - вновь заговорил Пьеро.
– лишь ни что иное, как переживания за себя внутри этой страны, верно?

– Ваша влюбленность произрастает из страха встретить смерть в одиночестве.

– Ваши стихи - попытка закрепиться в этой жизни хотя бы с помощью искусства.