Шрифт:
– Это трудно?
– Довольно сложная штука. Надо пролететь известное расстояние в верхних слоях атмосферы, возвратиться снова в пустоту, описав эллипс, и тормозить, тормозить… Ну, когда приборы показали, что скорость упала до нужной величины, ракета перешла в полет по окружности. Здесь я выдвинул добавочные стабилизаторы. Они во время полета сложены внизу ракеты, вдоль ее корпуса. Получились как бы крылья. Короткие, но довольно широкие. Эти плоскости давали возможность планирования по мере погружения в более плотную атмосферу. По расчету… у меня, знаете, все было высчитано… я должен был держаться в воздухе до тех пор, пока скорость не упадет примерно до 400 километров в час. Тогда уже не составляло особого труда выйти на широту Крыма. Здесь планирующий полет перешел в падение, и я едва успел выбрать точку для посадки. Ну, а остальное вы знаете.
Обе женщины громко вздохнули.
– Удар о воду был ужасен?
– спросила Наташа.
– Удар как удар. Ничего особенного. Со стороны, вероятно, казалось очень страшно. Дело в том, что последние мгновения перед падением мне удалось лететь параллельно поверхности моря. Ракета снабжена аэродинамическими рулями, и они прекрасно действовали при большой скорости в атмосфере. Я потерял сознание не от удара, а от большого нервного напряжения. Ну и от температуры, конечно.
– А в те часы, когда ракета носилась по волнам?
– спросила Людмила Николаевна.
– Что?
– Ну, что ты тогда переживал?
– А я был без сознания. Мать опять вздохнула.
– Ты же понимаешь, мама, - Владимир даже взъерошил волосы от волнения, - надо было начать! Трудно только в первый раз. Теперь, когда будут расшифрованы записи приборов, мы, пилоты, найдем и лучший режим для спуска. Маленькая ошибка все-таки была - в угле подхода к поверхности моря. Поэтому ракета и ударилась слишком сильно. Второй раз будет легче. Она поплывет, как утка…
– Володенька, - слабо улыбнулась Людмила Николаевна, - ты все говоришь о следующем полете. А мне хотелось бы одного.
– Чего?
– Чтобы этот был последним.
– Это невозможно, мама!
– Да, знаю, родной. Подчиняюсь неизбежному. Но пойми и ты меня. Ведь мать всегда остается матерью. Каждая мать хочет, чтобы ее птенцу было хорошо и не угрожала никакая опасность. А ты очень беспокойный птенец!
Вместо ответа Владимир порывисто прижал к своей груди голову матери и с нежностью поцеловал ее седые волосы.
– Ничего, дорогая, ничего!
– приговаривал он.
– Чего ты боишься? И разве тебе не приятно, что твой сын добился своего?… Задача, мамочка, решена! Это главное!
В дверях палаты показалась дежурная сестра. Она не решалась нарушить беседу, хотя время визита давно истекло. Может быть, Владимир Одинцов действительно нарушил правила и требования дисциплины, но для медсестры он был героем дня.
Людмила Николаевна ничего не ответила, а Наташа посмотрела на Владимира с каким-то особенным выражением. Глаза ее блестели, и грудь высоко вздымалась под легким черным платьем, которое делало ее строгой и стройной.
– Ты прав, Володя!
– сказала она после минутного молчания.
– И в самом деле ты не мог поступить иначе. Я понимаю… - Она покраснела и прибавила: - И горжусь!…
Владимир глядел на нее не отрываясь.
– Да, да, я горжусь тобой! Ты смелый! Но мы две слабые женщины. Если бы ты знал, как страшно, когда ты там летишь! Невольно начинаешь думать: что с ним? Из-за малейшей ошибки, из-за какой-нибудь случайности… Ну ладно, об этом потом. Я еще тебе намылю голову, гадкий, гадкий…
Медсестра в дверях укоризненно и смущенно улыбалась, склонив голову набок.
Наташа увидела ее и улыбнулась в ответ. Она была счастлива, поэтому ни на кого не могла сердиться.
Женщины поднялись.
– Ну, прощай, милый!
– сказала Наташа.
– Прощай, дорогой!
– повторила за ней Людмила Николаевна.
– Поправляйся скорее. Если бы ты знал, как мы обе ждем тебя домой!…
Они направились к двери.
Это было как раз вовремя: из-за спины дежурной сестры уже виднелось хмурое лицо Сандомирского. Еще когда он шел по коридору, Владимир услышал знакомые шаги и в самом ритме их почувствовал гнев. Седые волосы и лихие генеральские усы еще больше оттеняли загар лица. Брови были грозно насуплены. Все это не предвещало ничего хорошего для молодого «мятежника».
При виде начальника Одинцов сделал попытку приподняться, готов был даже вскочить и вытянуть руки по швам.
– Лежи, лежи!
– махнул рукой Сандомирский и поморщился.
– Раз брякнулся на Землю - так лежи!
У него была отеческая манера говорить с молодыми подчиненными на «ты». Пилот посмотрел на него с удивлением. Этой манеры старик придерживался только в хорошем настроении. Выходит, не так уж он сердит, товарищ Сандомирский? Но Одинцов все-таки почел своим долгом обидеться на небрежные слова начальника.