Шрифт:
Толпа, шумевшая на берегу, затихла. Людмила Николаевна закрыла лицо руками. Текли тоскливые минуты. Наконец из люка показалась голова Сандомирского. Он остановился на передвижной лесенке и поднял руку. На берегу все замерло.
– Всё в порядке, товарищи!
– закричал он, чтобы все могли его слышать.
– Пилот жив! Только потерял сознание.
К нему бросилась Людмила Николаевна:
– Пустите меня к нему! К сыну!
– Всё в порядке!
– повторил Сандомирский, узнав Одинцову.
– Врач уже привел его в чувство. Сейчас вы увидите своего сына.
ГЛАВА III,
из которой видно, что нарушение дисциплины не остается безнаказанным
Больничную палату заливал яркий солнечный свет. Свежий морской ветер шевелил занавески на окнах и приносил с собой грустные ароматы осени. За окнами были видны деревья, еще зеленые, но уже тронутые первым сентябрьским золотом. Дальше раскинулось море, голубое и ласковое. Ближе к берегу резвились веселые, сверкающие, как брильянты, солнечные блики, а вдаль уходила широкая огненная дорога.
На койке у открытого окна лежал молодой человек. Он был в белом тельнике. Белоснежная простыня едва доходила ему до груди и позволяла видеть, как под бронзовой от загара кожей на руках перекатывались упругие мышцы.
Больной повернул голову направо, в ту сторону, где стоял собеседник, и тогда на подушке резко обрисовался мужественный профиль. Нос немного крупнее, чем следовало, с небольшой горбинкой, хорошо очерченные губы, сильная нижняя челюсть, упрямый и энергичный подбородок. Все это говорило о настойчивости и твердом характере. Решимость и уверенность в себе чувствовались и в серых спокойных глазах. Это был Владимир Одинцов.
Даже очутившись в госпитале, он не желал признавать себя больным, и на эту тему у него постоянно происходили споры с лечащим врачом.
– Поймите!
– убеждал его Одинцов.
– Я не получил никаких ушибов, никаких ранений, ни единой царапины. Чувствую себя превосходно! Значит, я совсем здоров. Нужно поскорее возвращаться к месту службы, а вы меня держите на постельном режиме. Есть у вас совесть или нет?
– Совесть-то у меня есть, - рассудительно отвечал врач.
– А вот вам надо понять несколько простых вещей. Самое главное - у вас нервное переутомление. Понятно? Вы потеряли сознание не случайно. Нервные центры испытали чрезмерное напряжение, перегрузку. Значит, вам необходим покой.
– Лечащий врач, бритый, невысокого роста, толстяк, многозначительно поднял указательный палец: - Абсолютный покой!
– До каких же пор?
– Еще денек-другой такого режима, и тогда сделайте одолжение. А пока лежите смирно. Я даже прогулку не могу разрешить. Нельзя рисковать. Спокойствие и спокойствие!
– Хорошее «спокойствие»! Я могу быть спокоен не раньше, чем отчитаюсь перед начальством… Доктор, давайте условимся так: вы немедленно отпускаете меня к месту работы, я докладываю что надо, возвращаюсь и снова ложусь. Хоть на месяц, на любой срок. Тогда я буду действительно спокоен.
– Ничего, ничего, потерпите еще немного. Кстати, к вам идут…
Воспользовавшись удобным предлогом, врач ловко повернулся на каблуках и скрылся, довольный, что ему удалось освободиться от настойчивого пациента. В дверях показались Людмила Николаевна и Наташа. Девушка держала букет осенних цветов.
– Мама, Наташа! Ах, дорогие мои!
– Одинцов сел в постели и протянул руки навстречу.
– Вот видите, всё в порядке!
– Ты жив, Володенька!
– спрашивала мать.
– Не ранен?
– Цел и невредим, мама!
Но Людмила Николаевна не могла успокоиться и все повторяла вопросы, не дожидаясь ответа.
– Видишь, мама, мы снова вместе.
– А мы с Наташенькой всякий сон потеряли. Что только не пережили! Измучились! О последней ночи лучше и не вспоминать.
Наташа молчала. Улыбаясь, она села на край постели и тонкими пальцами коснулась руки Владимира. Она только глядела на него, но этот взгляд выражал очень много. И радость от сознания, что страшное осталось позади, и еще неизжитая тревога за любимого человека, гордость за него - все эти чувства светились в ее взоре.
Одинцов увидел столько ласки и тепла в ясных глазах девушки, что ему вдруг стало очень хорошо на душе и в то же время чуть-чуть неловко. Всегда бывает совестно, если приходится доставлять беспокойство своим близким.
– Ну, как ты себя чувствуешь?
– не могла оторваться от сына Людмила Николаевна.
– Великолепно, мама!
– смущенно отвечал он.
– Когда же вы наконец привыкнете? Такая у меня профессия. Только со стороны все кажется ужасным. На самом деле…
– Ну, что на самом деле?
– горестно спросила Людмила Николаевна.