На горбатом мосту
вернуться

Полянская Екатерина Владимировна
Шрифт:

«Всё спокойней, ровнее и тише…»

Подари мне ещё десять лет,

Десять лет,

Да в степи,

Да в седле.

В. Соснора. «Обращение»
Всё спокойней, ровнее и тишеДышит полдень, и, солнцем прошит,Сизоватый бурьян ПрииртышьяПод копытами сухо шуршит.А каких я кровей – так ли важноРаскалённой степной синеве…Голос резок, а песня – протяжна,И кузнечик стрекочет в траве.Ни друзей, ни далёкого дома —Только стрекот, да шорох, да зной.Без дорог за черту окоёмаСедока унесёт вороной.Бросить повод, и руки раскинуть,И лететь, и лететь в никуда —Затеряться, без имени сгинуть,Чтоб – ни эха и чтоб – ни следа.Вот я, Господи, – малая точкаНа возлюбленной горькой земле,И дана мне всего лишь отсрочка —Десять жизней – в степи и в седле.

Котёнок

Он распугал всех кур, пусть неумело,А всё же – прыгнув из-за лопуха.Он маленький, но он ужасно смелый,И он идёт – один – на петуха.А тот разинул клюв и в удивленьеЗастыл на миг от наглости такой.Короче, храбреца спасло мгновенье.А может быть, судьба моей рукойПохитила у смерти неминучей…И вовремя: вздымая прах и пух,Нас до крыльца, подобно пыльной туче,Преследовал разгневанный петух.Котёнок выжил в этом переплёте,Но вскоре сгинул где-то ни за грош.Всего-то лишь – комочек тёплой плоти.Зачем он был? И разве разберёшьЕго узор в сплошном переплетеньеРождений и смертей? И мне в ответМладенчески смеётся день весенний,Сияя и расплёскивая свет.

«А у неё проточина на лбу…»

А у неё проточина на лбуТакая белая и чёлка – золотая,Я в поводу веду её в табун,Под сапогами чавкает густая,Как тесто, глина. Где-то в сторонеУрчит сердито трактор. И усталостьК её хребтистой старческой спинеПрисохла, словно струп. А мне осталосьУздечку снять, по шее потрепатьИ постоять ещё минуту рядом,В кармане корку хлеба отыскатьИ протянуть ей. И окинуть взглядомБольные ноги, вислую губу,И тощих рёбер выпуклые строки,И белую проточину на лбу,И под глазами мутные потёки.И на мгновение увидеть в ней,В глубинах ускользающе-бездонныхСвященное безумие коней,Разбивших колесницу Фаэтона.

«На Северном рынке снег нынче почти что растаял…»

На Северном рынке снег нынче почти что растаял,А воздух от запахов густ и как будто бы сжат…Две псины остались от всей уничтоженной стаиИ серыми шапками около входа лежат.Свернулись в два грязных клубка неподвижно и молча,За ними ларьки кособоко равняются в ряд.Всего-то две псины. Но как-то уж очень по-волчьиОни исподлобья на мимоидущих глядят.Ну как им расскажешь, что люди не слишком жестоки,Хотя и богами считать их, увы, ни к чему —Не нами расчислены наши короткие сроки,И всех нас когда-нибудь выловят по одному.Над нами судьба по-вороньи заходит кругами,Вот – рухнет в пике и добычи своей не отдаст…Собаки молчат.Под ботинками и сапогамиТихонько хрустит обречённо подтаявший наст.

«Из многих пёстрых видеосюжетов…»

Из многих пёстрых видеосюжетов,Которыми нас кормит телевизор,Засел осколком в памяти один,Где люди в серой милицейской формеБездомную собаку расстрелялиУ мусорного бака во дворе.Она сначала всё хвостом вилялаИ взвизгнула, когда раздался выстрел,Ей лапу перебивший. А потомВсё поняла и поднялась. И молчаСтояла и смотрела неотрывноНа тех или сквозь тех, кто убивал.Я видела, как люди умирают,Я зло довольно часто причиняла,И мне ответно причиняли боль.Я знаю точно: каждую минуту,Когда мы пьём, едим, смеёмся, плачемПо пустякам, когда, закрыв глаза,В объятиях любимых замираем,Обильнейшую жатву собираютСтрадания и смерть по всей земле.Конечно же, бездомная собака,Расстрелянная где-то на помойке,Не более чем капля. Но и всё ж…Собаки умирают нынче стоя,А люди, утеряв свой прежний облик,Иное обретают естество,Столь чуждое и страшное, что разумСмущается и сердце замирает,Пытаясь в бездну правды заглянуть.

Мариенбург

1

Сквозь едкий дым дешёвых сигарет,Сквозь крохотное спичечное пламяНедолгой памяти ещё глядит мне вследСкупыми станционными огнямиМариенбург. И снова я лечу,Прижавшись низко к шее лошадиной,Дорожкой парка бесконечно длинной,И веточки стегают по плечу.Из поселковой церкви, с привокзальнойПустынной улочки, вечерний тихий звонПлывёт и замирает, будто стон —Не то призывный стон, не то – прощальный.И голубь у дороги сиротливоВоркует всё: «…умру…умру…умру…»И треплются нечёсанные гривыНа душу выдувающем ветру.

2

Мне уже никогда не вернуться туда,Где в глубоких прудах остывает вода,Словно времени тёмный и терпкий настой,Горьковато-полынный, недвижно-густой,Где в закатных окошках мутнеет слюда,Где, качаясь на лапах еловых, звездаПодлетает всё выше и месяц над нейС каждым взмахом всё тоньше и словно ясней.И в траве разогретой, глубокой, как сон,Мне уже не услышать сквозь стрекот и звон,Сквозь плывущий под веками медленный зной,Как шуршат облака – высоко надо мной.Никогда – это веточки сломанной хруст,На иных берегах расцветающий куст,Это голос, летящий сквозь мёртвую тишь,Долгим эхом становится. И только лишь,Задержавшись над лугом, дыханье моёВсё колышет былинки сухой остриё,Да ещё отраженья на глади прудаСмотрят в синюю бездну чужих «никогда».

3

В краю далёком, в городе МарииДуша осталась пленною навек.Озябший парк и улицы пустыеЗаносит снег, заносит первый снег.Там стук копыт и глухо, и тревожноТрёхтактным ритмом разбивает тишьИ сонные деревья осторожноНашёптывают: «Стой… Куда спешишь?..»А небо отчуждённо и высоко,И хрупкий лист ложится в снежный прах.И скачут кони далеко-далёко,И ветер сушит слёзы на глазах.