Шрифт:
— А сумка-то какая тяжелая! Буся, у меня синяк на ножке через него будет…
— От них хуже, чем от трупов, пахнет! Да что же это такое! Кто вообще разрешил?!..
— Вот что значит городовых нет! В прежние времена их бы и близко сюда не подпустили.
А хромые, кривые, слепые, горбатые текли сквозь толпу, выставляя напоказ отвратительные струпья и язвы свои и тем распугивая горожан сильнее любых слов. Толпа шевелилась и, содрогаясь от омерзения, пропускала рассекающую ее нищету.
Когда увечные и калеки достигли первых рядов, с каждым из них случилось невероятное превращение. Они распрямили горбатые спины, открыли слепые глаза, отряхнули с рук сделанные из куриных потрохов раны и язвы. Достали из сумок своих бомбы и обрезы, раскидав гнилье и ветошь с тележек, открыли тяжелые, в масле, сияющие на солнце пулеметы.
Ровный радостный ритм парада был сломан и распорот пулеметными очередями, разрывами гранат и сумасшедшей пальбой из обрезов и револьверов.
Бойня…
Лучшее слово, чтобы описать то, что произошло в тот день на улицах Сорска.
Войско Слащева истаяло, как льдина в кузнечном горне. Генерал спасся только потому, что сумел вовремя выкинуть раненого водителя в открытую дверь своего авто, сам сел за руль и переулками покинул город.
Нищие расстреливали белых в упор, не боясь ответных выстрелов и не таясь от смерти.
Память о повешенных собратьях, которыми Слащев обустроил подъезды к городу, сообщила им невиданную злобу и полное презрение к своей и чужой жизни.
Отстреливаясь, белые перебили десятки пришедших на парад обывателей.
Нищие хохотали, как бесы, видя эти убийства. Ревели лужеными глотками, заливали улицы свинцом, заваливали динамитом.
Праздник удался…
Раненых добивали штыками и прикладами.
Когда под вечер над городом пролился дождь, по мостовым потекли ручьи цвета вишенного компота.
Номах приказал закопать убитых слащевцев в общей яме вперемежку с издохшим от мора скотом.
Уходя из Сорска, нищие оставили на столбах листовки, в которых от имени Номаха поздравляли город с приходом освободителей.
НИКУДЫШНЫЙ
То, что отец Михаил никудышный батюшка, в селе не говорил только ленивый.
Проповеди читать совсем не умел. Начнет, запутается, собьется, скомкает, закончит ничем. Исповедь начнет слушать, оборвет на полуслове, станет что-то свое рассказывать, никому не интересное и скучное донельзя. В храме у него бабки, что за свечками смотрят, больше власти имели, чем он сам.
Бездетная матушка его тоже жила как вздумается. О хозяйстве заботилась мало, больше времени проводила у окна да в разговорах с бабами. За мужем не следила совсем, отчего ряса у батюшки была вечно нестираная, потертая, с незашитыми прорехами.
В общем, никудышный был батюшка отец Михаил.
Но когда он обнаружил у своего крыльца держащегося за распоротый бок молодого поручика, то немедля затащил его в дом и укрыл в подполе.
Через считанные минуты в село вошли номаховцы. По обычаю первым делом расстреляли всех попавших в плен офицеров, и здоровых, и раненых. Кроме того, что тайно лежал в подполе у батюшки.
Номаховцы священство не любили, но отца Михаила не тронули, поскольку был он худ, как жердь, и совсем не походил на лопающихся от жира попов, нарисованных на плакатах, где были собраны враги трудового человечества — цари, генералы, буржуи, кулаки-мироеды…
Бледный, тощий, заросший клочковатым рыжим пухом вместо бороды, отец Михаил внушал скорее жалость, чем ненависть.
Поручик оказался бойким малым и начал то и дело звать попадью спуститься к нему. То молока хотел, то воды, то семечек, то просто поговорить.
— Мне муж не велит, — приоткрыв крышку подпола, в ответ на его слабый стук шептала матушка, краснея и кокетливо оглядываясь по сторонам. — Вот он вернется, все вам даст.
— Ну, я прошу вас, сударыня, любушка. Вы не поверите, какая тут скука. Я умру.
— Что вы такое говорите? Нельзя так-то.
— Матушка, проявите святое милосердие. Не допустите смерти невинного человека!..
Номаховцев с шумом и треском выбили из села через пять дней.
— Петлюра пришел, — разобрались крестьяне. — Петлюра — всем петля. И красным, и белым, и Номаху.
В подполе у отца Михаила появился новый постоялец — найденный среди капустных грядок номаховец Коряга с пулей, застрявшей где-то под ключицей.
И в темноте подвала потянулись нескончаемые, напоенные ядом, разговоры.