Шрифт:
— Не предадим, батька! — пробежал по рядам плотный упругий гул.
— Вперед, хлопцы, вперед, девчата, — глотая комок, образовавшийся вдруг в гортани, сказал он. — Теперь ваше время наступает. Мы становимся прошлым. Вы настоящим.
Он жал руки детям анархической страны, смотрел в глаза пытливым внимательным взглядом.
— С богом… Удачи… Не предайте… Верю в вас…
Рядом обнимали выпускников, жали им руки его друзья и братья: Аршинов, Щусь, Левадный, Попов, Волин, Семенюта…
— Батька, а это новобранцы, если так можно сказать.
Номах обернулся. Учитель, здоровый, добродушный, весь словно бы слепленный из яблок, дынь и арбузов, стоял в окружении шестилеток.
Те смотрели на Номаха, как на актера кино или деда Мороза.
— Что, знаете, кто я? — спросил Номах.
— Да! — заверещали. — Ты батька Номах.
— А это знаете, кто? — он показал на Феодосия.
— Это дядько Щусь!
— Ух, какие вы! Все знают. А это? — указал на Аршинова.
Наступила тишина и вдруг кто-то громко и картаво заорал:
— Это дядько Аушинов!
— Дядька Аршинов! Дядька Аршинов! — заголосили остальные звонкой стаей.
— Ах, вы ж молодцы! — и сам закричал Номах.
Схватил ближайшего пацаненка, в белой, как лист бумаги, рубашонке и с яркими, как незабудки, глазами, и подбросил вверх. Высоко-высоко, в такие дали, где было лишь солнце, стрижи да жаворонки. Ребенок раскинул, будто в полете, руки, задохнувшись открывшимся простором. В глаза ему ударила распахнувшаяся степная воля, перевитая лентами рек, окропленная пятнами перелесков, разбитая ветвистыми оврагами и накрытая синей невесомостью неба…
ПРОВОДЫ
— Натаха, проспали! — Колька заполошно подскочил на кровати, ничего не соображая и видя только залитую ярким, как цветок одуванчика, светом хату.
Наташка, всклокоченная, с сонным рубчиком от подушки поперек щеки, подскочила следом за ним.
— Куда проспали? Чего несешь, куролес?
— В войску я поступил! В войску! Забыла? Эх ты, колода!
Невысокий, плотный, как чурбачок, Колька прыгал на одной ноге, силясь попасть в штанину и никак не попадая.
— Да пропади ты!.. — по-детски капризно крикнул он и, не удержавшись, с размаху грохнулся об пол.
— Убился? — подлетела к нему Натаха.
— Потылком ударился, — сообщил муж, растирая ушибленное место.
Конопатое, скуластое, с острым подбородком лицо Натахи смотрело испуганно.
— Больно, Коляк?
— Щекотно! — крикнул он на нее тонким голоском. — Поесть собери! Выступаем скоро. Это ж войско. Никто меня одного ждать не будет.
— Я щас.
Натаха, как была в белой ночной рубахе, едва доходящей до смешных костлявых коленок, метнулась к печке, где с вечера стоял чугун с картохами.
— Да соли, соли не забудь! — напомнил муж, вставая.
— Сделаем, Коляк. Я разве не понимаю? Еда без соли как конь без воли. Без снега не зима, без соли не еда, — приговаривала она, мечась по хате и колотя пятками по деревянному полу.
— И сала! Был там шматочек приготовлен.
— Помню. Все как надысь договаривались. Проспали, это надо!.. Я отродясь не просыпала, а тут на тебе. Вот стыдобушка…
— Все ты! — продолжая одеваться, выговаривал ей Коляка. — Давай в «люблю» играть да давай. Вот всю ночь и проигрались.
Натаха, тощая, как палка, с торчащими во все стороны волосами, захохотала, прикрыв рот.
— До петухов ведь, Коль. До третьих! — с трудом произнесла она и присела от смеха на пол.
Николай застыл на полдороге с незатянутым ремешком в руках, помолчал, вспоминая, и сам стал смеяться вслед за женой.
— Ага! Давай да давай…
Вскоре он уселся рядом с Натальей, не в силах стоять.
— Я… говорю, светает уж… а ты…
— А я… давай…
— Уже окошко… все красное стало… — запрокинув голову к потолку, смеялся он.
— А я… опять…
— А ты… опять…
— Под тобой, Коляк… лавка, и та плясать будет…
— Так это ж ты… меня раззадорила… ты…
— А я не думала… что так-то выйдет…
— Как выйдет?..
— Да что понравится… так-то…
Они в изнеможении упали на пол и хохотали до слез, до сведенных животов. Стекла звенели от их голосов, пол гудел.
— Ой, уморил… ой, мамочки…
— Я что… все ты…
Отдуваясь и вздрагивая от последних приливов смеха, насилу угомонились.