«Выходит, моя Старшая на большом крючке вовсе не у того, на кого она сама может прямо повлиять в случае, если крючок начнет рвать ей рот, — прикидываю я, лениво потягивая чужую сигару. — Но какой прок? Что можно получить от чужой Старшей?»

Сидеть на мягком диване одно удовольствие. А лежать еще лучше. Закидываю ноги на подлокотник — прямо в ботинках, но они сейчас чистые. Удобно. Вставать совершенно не хочется…

Интересно, а часто ли Ала поднимается с дивана, если не тревожат ее нуждой с кем-то общаться?

Через пару длинных дымных выдохов вспоминается про учеников и тут же думается не про учеников…

Если кто-то открыто и обоснованно заявил о своем желании прекратить работу, выйти с пути, это заявление разбирается в личном порядке. Порядка я детально не знаю, но слышала, что собираются все Старшие. Кому-то на таком собрании меняют пару на более подходящую и неконфликтную, затем отправляют обратно; кому-то назначают отдых, восстановление, а потом все равно отправляют обратно; кого-то выводят и поселяют на Первом, особенно если есть родственники с землей. В любом случае, решение зависит от всех Старших вместе.

Кручу в руках хрусткую палочку… мысли мои замедляются, но еще копошатся.

И ведь наверняка на Первом это не один такой крючок. Выходит, теперь разрешение выйти с пути выдается в зависимости от привычек Старших. Интересно, сколько еще из них курят? Сколько расслабляют головы приятной бездумностью, которую дарит этот табак с двадцать тысяч… какого там?

А только ли разрешение выйти зацеплено за эти сигары? Ведь множество вопросов решается на собраниях Старших…

Хотя, нет, неинтересно.

На круглой полке под столешницей, куда неясно что можно вообще положить — все неудобно доставать, рука целиком не пролезает, — кончиками пальцев нащупываю и вытаскиваю овальный предмет. Я его узнаю, как старого знакомого.

Это пульт от начальной серии ученических голограмм. Голограммы сделать проще, чем выделить на Первом отдельную территорию под школу и построить еще одно огромное здание, вроде этого. Поэтому ученики селятся рядом со Старшими и иногда уроки отсматривают в жилых комнатах высоченного дома-колодца.

Мне хочется опустить ноги на мозаичный пол, пересесть в свой любимый угол — во-он там, у правой занавески. Но я уже не маленькая и, чтобы обманчиво не впадать в давно минувшее детство, остаюсь на диване — место Старшей на уроке. Место мое на сегодняшний вечер.

Пульт не только засунут в неудобное место, он еще покрыт слоем пыли. Значит, его давно не трогали. Значит, голограмму не включали.

А это значит, что у моей Старшей давно не было новых учеников.

Почему?

Могли не давать, если не доверяли, но еще недавно у нее был такой поток, что, заходя на Первый, мне не всегда удавалось к ней пробиться.

А может, некого стало доверять? Ведь по слухам, мы не множимся. Да и по своему наблюдению скажу, что прежде на Первом стояли жуткие гул и суета. Хотя, скажу я так не вслух, потому не уверена… Ведь наблюдение это принадлежит очень далеким дням — тем, когда я вместо рабочей куртки носила ученическую рубашку, когда моя Старшая еще имела надо мной неоспоримую власть…

…когда Крин еще не родилась…

Не хочу слышать сейчас свои мысли.

Палец придавливает кнопку. Голограмма неохотно просыпается, на первых кадрах изображение дрожит и несколько раз пытается уйти в стену.

Меня отпускает. В порядке все на Первом, в порядке. Мне просто мерещится…

Все в порядке. И в покое. Я сижу на Первом, в чужих комнатах, у своей Старшей. Курю ее сигары, смотрю, как мимо меня в дымке проплывают полупрозрачные изображения осколков, и слушаю, как неторопливый голос рассказывает историю, старую, как этот же мир. Голос этот принадлежит моей Старшей — ее когда-то выбрали, чтобы сделать запись, потому что голос у нее тоже красивый.

«Две звезды. Они кружили в неразлучном танце. Большая и Малая. Малая не уступала в силе своей соседке. Окруженная десятью крепкими планетами, она медленно двигалась рядом с Большой, у которой никого не было.

На одной из планет Малой жизнь и ум в своем росте, не знавшем останавливающих бед, достигли такой высоты и мощи, что им стало тесно. Захотелось покорить другие планеты. Позже захотелось подчинить себе звезды.

Смогли…»

Да-да, говорю я себе, как всегда говорила на этом моменте, но только мысленно, потому что нельзя комментировать урок. Да, вы бы лучше сюда вставили что-нибудь по-настоящему полезное, что-нибудь правдивое — было бы честнее. Например, что жизнь, ум и сила — великие и жадные захватчики. И вечно голодные. Поэтому в какой-то момент жители той планеты захотели тепло Малой звезды брать себе и только себе, ничего не отдавая на то, чтобы согреть космос. Направленная жадность, как ей и положено, однажды стала решительно велика…