Над черной стеной справа медленно встает еще один обломок. С одной стороны у него ровные линии сохранившегося угла, с другой — выгнутый отломанный край. Поверхность развернута прямо на нас, согрета желтоватым светом Большой. С обломка ничего не выливается и не падает. Там все в порядке.

Он ползет, приближаясь и открываясь все больше. И вот уже четко виден канал и зеленые холмы, ведущие к болотам на одном берегу реки; затем появляется другой берег, знакомая заводь и раскопанная равнина с кругами темных ям, через которую я когда-то уходила. Но вместо городских домов — выжженное черное пятно. Где была площадь, обломано.

Наш ближайший сосед.

— Людей различишь? — хриплым шепотом спрашивает Т и тянется встать; мне снова приходится его удержать, чтобы не доломал себе ничего.

— Слишком далеко, — отвечаю я, глядя, как почти все его тело заливает больное розовое. — Не шевелись, прошу тебя.

Он злится:

— Тогда ты пошевелись. Если отсюда не различить, подойди к краю. Может, оттуда будет лучше.

— Хорошо. Но только обещай, что не будешь дергаться.

Молчит.

Я встаю. Ноги затекли, первые шаги получаются болезненными и неуверенными. Прохожу сотню шагов через площадь до дымной стены. Запрокидываю голову и, прищурившись, вглядываюсь в тяжело плывущую зеленую поверхность. Она словно рядом, но я-то знаю, как до нее далеко.

Придется иначе. Я зажмуриваюсь и перестраиваю зрение. Слухом тянуться мне всегда давалось без труда, а зрением… Когда поднимаю веки и вглядываюсь, в глазах так режет, словно бы в них ковыряется клювом и когтями голодная птица. Но я терплю, не моргаю, высматриваю.

Есть! Прямо между двумя темнеющими ямами копошатся маленькие фигурки, блестят искорки костров.

Меня накрывает невероятное облегчение. Взгляд плывет, пуская все вокруг волнами. Колени подводят, меня шатает — и я выставляю руку вперед, ловлю равновесие…

Между кончиками пальцев и выпуклостью черной стены раскрывается тусклый красно-синий овал. Промаргиваюсь, не веря.

— Переходы все еще работают? — шепчу я и не слышу собственного голоса.

Осторожно иду вдоль стены, держа руку вытянутой вперед и в сторону. Через сотню шагов под пальцами запускает свои плывущие кольца еще один переход. Через сотню — еще один. Делаю к нему шаг. Кольца становятся ярче и больше. Приглашают — давай, заходи…

Но выведут ли куда-нибудь?

— Я не просил тебя ходить кругами! — доносится суровый голос. — Что там?

— Иногда надо походить именно кругами, — бормочу я себе под нос.

Нахожу еще один работающий переход и уже от него возвращаюсь к башне, обходя по дороге погасшие кострища с торчащими из них палками.

— Есть выжившие. Сотни три. Сидят среди каких-то ям.

— Туда многие ушли, я из окна видел, — помолчав, говорит Т. — Были еще четыре десятка семей причальных. Они спустились по реке. Их нашла?

Мотаю головой:

— Наверное, они далеко отошли, и этот кусок оказался за их спинами. Но над нами не проплывало обломков с нижним течением реки.

На язык напрашивается печальное продолжение: «Там, где они оказались, может быть что угодно — например, слетел воздух», но и без моих слов от Т полыхнуло такой скорбью, что я невольно говорю:

— Связи сохранились! Вернее, я нашла несколько переходов… как бы объяснить… Дверей, ведущих отсюда.

— И-и? — Он приподнимает голову, заинтересовавшись.

Воодушевление мое тут же падает:

— Воспользоваться этими дверями и уйти мы не сможем. Я не починю твою спину. Если даже мы дождемся, когда она заживет, и не умрем с голоду, то все равно в одиночку мне тебя не перевести. Тебя развеет. Я сгорю.

Словно завалом на меня рушится вся усталость последнего времени. Как же ее много!

Еле двигая вмиг отяжелевшими руками и ногами, я опускаюсь рядом с Т. Укладываю голову возле его плеча, плащ ныряет под бок мягкой складкой.

Рассматриваю близкий профиль, тронутый звездным светом, и шепчу бездумно, как если бы проваливалась в крепкий сон, дарящий отдых:

— Не выйти нам с тобой. Будем сидеть здесь, среди выжженного, в сомкнувшихся стенах. Все.

Он поворачивает голову, приближая свое лицо к моему, и с неожиданной теплотой говорит:

— Мне иногда казалось, что моя мать была из Ходящих. Про них… про вас говорили мало, помнили и того меньше. Однажды мать шила мне жилетку из кусочков кожи. И тогда она рассказала легенду. Будто Ходящие однажды соберут мир из кусочков, как ту жилетку. Когда он станет целым, в нем не будет бед и отчаяния… Пока они не знают, как его собрать. Но если они придут к нам, им нельзя ни в чем мешать.

Зеваю:

— Хорошая легенда, близка к правде. Но мы не совсем не знаем. Мы ищем… мы искали одного сильного, чтобы он собрал, — не удержавшись, зеваю еще сильнее и шире, даже под левым ухом заныло. — Твоя мать точно была не из наших. Иначе прошел бы слух, что кто-нибудь создал семью на одном из осколков и самостоятельно вышел с пути.