На эти слова я открываю глаза. Хочется увидеть того, кто стоит надо мной и нахально разделяет мои недавние мысли насчет молодежи.

А где, кстати, моя молодежь?

Сажусь и осматриваюсь. Я на берегу, в кольце из белых хлопьев и порошка, осевших на траве, словно кто-то кое-как накрошил извести, а потом обошел меня по кругу, горстями рассыпая это крошево. В середине круга чисто, но трава вырвана, земля взрыта.

Сатс нет.

Наклоняюсь и осторожно протягиваю руку к белой горке справа. Хотя ведь знаю уже, что последует…

Сильный укол — отдергиваю руку.

Эту белую дрянь от меня прогоняли. А как я этой дряни набралась?

Ах, да-а… Неудачно получилось.

Раз теперь я сижу чистая посреди грязного, значит, Сатс убрала эту гадость у меня из одежды и из-под одежды. Расстояние до грязного равняется строго длине моей руки… Ох, Сатс, дотошная исполнительница учебных предписаний! Но умница. Сейчас я не чувствую боли нигде, даже в стопах (а в ботинки непременно залилось). Она выгнала эту дрянь до самой пылинки и разметала по склону. Моя стража собрала эти хлопья, но рядом со мной это кольцо оставила. Похоже, побоялись ко мне приближаться вплотную. А почему побоялись?

— Эй, девка. Ты же из Ходящих?

Молчу.

Их трое. Обвожу их медленным взглядом: копья, холщовые сумки, недовольные лица, бегающие глаза с заклинившимся угрюмым выражением. Все трое разного возраста, разного роста. Одно общее — бороды густые. У одного длинная, по грудь; он-то и спрашивает меня. По голосу это тот самый, который всех дураками считает, и он же знает про Ходящих. Интересно, сейчас он уточняет или не верит? Хотя нет, неинтересно.

Поднимаюсь.

Ох, все тело болит! Словно меня не спасали от боли, а причиняли ее.

Три копья бросаются навстречу и повисают у моей груди. Не страшно, не нападут. Раз до сих пор не убили, беспамятную, то и сейчас не тронут.

Отворачиваюсь и перебираюсь на несколько шагов выше по холму. Снова сажусь на траву. Здесь изрядно топтались, но никто травы из земли не выдергивал и белым не посыпал.

Мои охранники цепко следят за мной, но не двигаются. Я усаживаюсь поудобнее, машу им рукой — чего стоим? собирайте ваше белое.

Они мнутся, косятся друг на друга. Но уже через два вдоха кладут копья на траву, перекидывают сумки вперед — и кто на корточках, кто наклонившись, сгребают руками все вперемешку: хлопья, землю, вывернутую траву. Жадно сгребают. Так жадно, что невольно закрадывается мысль — опасное собирали бы иначе. А так — напряженными пальцами, торопливо — гребут ценное. К себе, к себе, мое…

Разошлись, раззадорились. Один так увлекся, что ко мне подобрался, наверное, ему почудилось, что у меня под вытянутой ногой что-то есть. Он хватает меня за ботинок, чтобы подвинуть — и замирает так, осознав. А я смотрю на него молча и терпеливо: дергаться и пинать не хочется, он сам напуган.

Охранник осторожно разжимает пальцы, отпуская мой ботинок, и отползает. На его лице напряженное удивление — он явно ждал, что я его накажу.

Один, посветлее остальных и с самой короткой бородой, отворачивается от товарищей и быстро-быстро облизывает пальцы. Они у него в белом, в земле, травинки под ногти забились — он слизывает это все и поспешно утирает испачканный рот рукавом. В развороте бросает взгляд на меня, потом на остальных — заметили ли?

— Шустрый какой!

Заметили.

Бородач утрамбовывает свою добычу в сумке, хитро улыбается:

— Так! На Эрка не делим! Ловкач! На два дня вперед налопался.

— Как это не делим! — вопит обиженный Эрк. — Я с вами тут вместе торчал над этой… Что подобрали, то делим поровну!

— Да в какой корм пойдет такому дураку…

Я ложусь на спину.

Земля ровная, небо чистое, ветерок неспешно катается по склону к реке.

Рядом ругаются. Их шутки и колкости быстро переходят в ссору, потом в злость. Уже припомнили каких-то зажравшихся с «сушки», которые сволочи и дураки, а среди их охранной группы подлости отродясь не водилось. Эрк возмущенно твердит, что его семья воздухом питаться не может, а они — жадные мерзавцы, вот он сейчас, пусть и дурак, а треснет кое-кому, если…

Закрываю глаза, а в уши лезет, лезет… И снова про «сушку», и опять про поровну, и уже все-все на свете дураки.

И я тоже. Бестолковая… Упустила своего Мастера.

Глубоко вдыхаю и переношу внимание на дальний слух. Тянусь, тянусь — ага, есть! Сатс не близко, она в том городе, с башней в центре. Вокруг нее шумно, сама она что-то громко и быстро говорит. Много активности, очень много. Но сильной злости не слышно. Те, кто рядом со мной перешли от разговоров к действиям и уже принялись толкаться друг с другом, гораздо агрессивнее. Они кричат и отпихивают соседа рьяно и зло. А в городе пока мирно.

Конечно, я волнуюсь. Но мне становится чуть спокойнее от того, что я узнала: мой Мастер цела, жива, в относительном порядке.

Мне тоже не повредит навести в себе порядок, собрать все вместе. Голова болит и есть хочется, но сейчас ни боль, ни голод не главное. А главное — то, что у нас есть.

Ближе всего к нам тот угол, к которому мы направлялись. К нему — дорога по земле, и там нет воды.

Можно проложить путь, задержать дыхание, перестать видеть-слышать, а потом коротким тяжелым броском — и никто бы не догнал. Одной? Нет. Так не делается. Вдвоем? Сначала надо стать этим «вдвоем». До Сатс я броском не доберусь — не знаю в точности, где она. Да и потом, она среди местных, а если вот так резко и напролом, я насмерть их смету. Не зная конкретного места, еще и подавлю всех, пока метаться буду.