– Могу повторить ещё. Вместо обычной нашей разобщенности – теплота отношений, какой я ещё не видела. То, чего нам всем не хватает.

– Ты можешь ручаться за всех?

– За подавляющее большинство, во всяком случае.

– Но все космонавты такие: они там вынуждены непрерывно общаться – и привыкают друг к другу.

– Нет, это другое: большее.

– То, что называли любовью? Что привлекало тебя в старинных пьесах, так ведь? Но кому это сейчас нужно? Ни одна же из таких пьес, которые ты пробовала ставить, не имела успеха.

– Это печальней всего. Чувство, которое когда-то считалось самым прекрасным, позабыто.

– Но ведь это исключительное чувство мужчины и женщины друг к другу согласно идеалу прошлых веков осуществлялось в браке, то есть в совместной жизни до самой смерти – с соблюдением верности друг другу и рождением детей. Ты увидела нечто подобное? – спросила молчавшая до сих пор самая молодая из присутствовавших – Рита, актриса-аспирантка.

– Да. Именно.

– Это ты и называешь любовью: только это? Но ведь такое было лишь идеалом – не правилом. Браки заключались не только по любви, нарушение верности было повсеместным. Разве не так?

– Но разве люди не созрели для воплощения идеала, превращения его в норму?

– Мне совершенно не понятно, о чем ты грустишь. Ну: мы позабыли слово “любовь”, в основе которого, всё-таки, лежит физическое влечение мужчины и женщины друг к другу – страсть, дарящая радость. Мы совершенно свободны в отношении её: сплетай пальцы и будь близким с тем, кто тебе сейчас нравится. Ты всегда имеешь возможность поступать так, не думая ни о чем кроме своего желания. Разве это не прекрасней того, что было когда-то? – Рита победоносно улыбнулась.

– Нет, – тихо ответила Лейли. – Это не дает тех душевных переживаний, какие давала любовь.

– Но кто испытывает потребность в таких переживаниях?

– Есть такие.

– Никто им не мешает сохранять длительную связь друг с другом, хоть всю жизнь. Я таких не знаю: ни одного. Да их и есть – крайне мало.

– Я, всё-таки, знаю их.

– И они тебе нравятся больше остальных?

– В их отношениях больше, гораздо, душевного тепла, чем у других – но они не имеют естественного завершения: любовь без детей не полна.

– Этот вывод – твой собственный?

– Нет. Конечно, нет. Его когда-то сделал Лал. Дан и Эя смогли убедиться в его правоте: они рассказали мне, как появились на свет и росли их дети.

– И сумели убедить тебя?

– Сумели. Ведь я видела их всех вместе.

– Лал. Значит, он. На него это похоже.

– Рем, он же был тебе почти ровесником?

– Да. И его выступления я помню хорошо. Лалу слишком многое не нравилось в современной жизни: считал, что немало из существовавшего у людей былых эпох совершенно незаслуженно забыто. Что ж, тогда всё гораздо понятней.

– Что тут может быть понятным? – запальчиво вновь вступила Рита. – Современная женщина, сама рожающая детей вместо того, чтобы целиком отдаваться работе; теряющая время на то, что может сделать неполноценная! Совершенно не оправданный анахронизм. Да! По-моему, это нельзя ни понять, ни оправдать.

Лейли почему-то не хотелось спорить. Она встала и ушла.

... Спектакль вечером прошел с обычным успехом, хотя играла хуже, чем в предыдущем. Но публика этого не замечала: выручило её профессиональное мастерство.

А после спектакля мучительно не хотелось возвращаться домой: панически боялась второй бессонной ночи, того, что мрачные мысли совершенно загрызут её. К счастью, усталость свалила её – в тяжелый сон.

В том же спектакле была занята и Рита.

Домой она отправилась не одна – со своим новым знакомым, молодым докторантом-генетиком. Познакомилась с ним на пиру в прошлый четверг, – их пальцы сплелись тогда. Они и сейчас желали друг друга и сразу же поехали к ней.

Он был умел и очень пылок; ласкам его не было конца, и они снова и снова возбуждали её.

– У тебя тело богини, – говорил он, неотрывно глядя на нее потемневшими от страсти глазами, и пальцы его непрерывно блуждали, касаясь плеч, груди, живота, бедер. Они без удержу отдавались друг другу.

“До чего хорошо! О-о-о! До чего же хорошо!” думала она. “Эта Лейли – она статуя, не женщина. Просто статуя, хоть и прекрасная: красивей всех других, настоящих, женщин. Таких, как я. Что она понимает? Она же не способна на настоящую страсть: может только изображать её на сцене”.

– Послушай, мой желанный, а хотел бы ты быть со мной всю жизнь? – вдруг спросила она его.