«А блины печет, так это вроде когда придет, дак тогда ноги не замерзнут – портянки, портянки для Сюндю» (74).

Все эти объяснения являются поздними, когда смысл древних верований уже забывался. Подтекст, вероятно, можно найти в похоронном обряде. Карелы обували умершего в специально сшитые из холста прямые чулки без пяток [151] . Шерстяные чулки надевать на покойника опасались, чтобы не вызвать падеж овец [152] . Поэтому и для Сюндю, в образе которого сильны элементы культа мертвых, требовалось испечь особую обувку для временной жизни на земле.

Вообще «символика блинов в фольклоре, как и в обрядах, связывает их со смертью и с небом как иным миром» [153] , откуда как раз в рождественский сочельник и спускается Сюндю.

Эти блины использовали не только для угощения и обогрева Сюндю, но и для гадания. Прокусывали в первом блине дырки для глаз и рта, выходили на улицу, смотрели в избу и видели, что будет в наступающем году: например, если кто из домашних был без головы, тот умрет (45).

Перед приходом Сюндю еще пекли маленький хлебец (p"arp"accyine или synnyn leib"aine) из белой или ржаной муки, причем его делали первым из квашни. Хлебец две святочных недели держали в солонке или на своде печи (согласно верованиям карел, место обитания первопредков), потом убирали за иконы, а весной, когда шли сеять зерновые, брали с собой. Летом во время сильных гроз (вместе с пасхальными крестовыми хлебцами) его клали на окно, чтобы Святой Илья-громовержец защитил от молнии.

Иногда хлебец сразу клали на два-три дня к образам, а потом выносили на улицу на снег, где «он куда-то исчезает. Нельзя знать, куда исчезает. А старухи-то знали. Я говорю бабушке: „Съешь ты сама!“ „Я знаю, куда надо положить. Без меня съест!“ – говорит. Значит, съест, придет, возьмет, съест он!» (57). Поразительно, что у рассказчика даже не возникает крамольная мысль, что это может быть не Сюндю, а, например, птица! Этот ритуал кормления также подчеркивает связь святочного образа Сюндю с культом умерших первопредков.

Хлебец использовали и во время гадания. «Мама моя даже пробовала: хлебец Сюндю маленький испечет и потом положит его на сито. И положит – я сама видела, как она делала. И положит тот хлебец на сито, сито перевернет вот так, держит на кончиках пальцев – и хлебец закрутится. Это я видела. А мама скажет: „Великий Сюндю-кормилец, если я умру в этом году, пусть хлебец крутится. А если не умру, пусть хлебец не крутится!“ Он как закрутился! Это я видела!» (35).

В Савинове хлебец Сюндю в качестве оберега брали с собой, когда шли гадать на перекресток: им обводили по солнцу круг над головами слушающих.

Между Рождеством и Крещеньем пекли пироги Сюндю (synnynpiiroa), жареные пироги-сканцы с крупяной начинкой, которые молодежь брала на свои посиделки [154] .

Перед уходом Сюндю накануне Крещенья пекут пирожки – «концы носков» для Сюндю.

«А когда уходил, тогда пекли пирожки. Говорили: надо концы носков для Сюндю перед уходом испечь, а то ноги замерзнут, когда уйдет. Пирожки! Они были с пшеном или с горохом, так пирожки делали. Я помню, мама говорила: „Завтра надо для Сюндю концы носков испечь“» (74).

Этот, безусловно, архаичный обычай подчеркивает связь образа Сюндю с культом умерших первопредков. Карелы считали, что покойного следует одевать в светлую одежду: если похоронишь в темной, ему придется ходить неприкаянным, пока она не побелеет. В похоронной обрядности многих народов белый цвет символизировал смерть и ассоциировался с принадлежностью к царству мертвых. Но самое главное, «смертная одежда», т. е. платье, приготовленное для похорон, шилась «одинарной ниткой редкими, как бы наметочными стежками, не делая узелков, отчего шов получался заведомо непрочным» [155] . Карелы так объясняли причину подобного шитья: на том свете одежда быстрее порвется и покойник получит новую [156] , которая и будет символизировать его окончательное вступление в царство мертвых. Аналогичные верования были связаны и с обувью: было необходимо в носках обуви сделать дырки, якобы она изношена (ФА 3344/13). Такой же обычай был и у саамов: у покойника отрезали концы носков и пим. В тех случаях, когда северные карелы покойника обували в сапоги или башмаки, из них выдергивали гвозди или отрывали каблуки. В древности карелы обували покойников в поршни из сыромятной кожи или холста, а малолетних детей вообще хоронили без обуви. В этом «можно видеть стремление помочь умершему быстрее сменить „изношенную“ земную обувь на обувь загробного мира» [157] .

Карелы-людики в Крещенский Сочельник пекут для Сюндю «сапоги» (sapkat), пирожки с гороховой начинкой (ФА 3712).

Перед Крещеньем карелы также выпекают из теста лестницу, чтобы Сюндю мог снова беспрепятственно подняться в небо. «А когда, в который день подниматься будет, тогда лестницу делали… защипы так делают, хлеб как лестницу. И пирожки пекли, пирожки тоже защипывали, да кладут кое-чего туда: пшено, горох» (34). «Pid"ay synnyl porrastu pastoa, Vierist"o"a vast kokoi. Надо для Сюндю лестницу испечь перед Крещением, пирожок» [158] . Лестница в народных верованиях обычно символизирует переход из одного мира в другой, «это медиативное пространство, где возможна встреча человека с мифологическим существом» [159] . В карельских причитаниях встречается постоянное упоминание о медных или золотых «ступенечках», приготовленных предками-syndyset, по которым покойник спускается в Туонелу, в мир мертвых [160] .

Образ Сюндю более христианизирован, чем образ Крещенской бабы.

Информаторы часто прямо называют его Богом, подразумевая под этим именно Спасителя, Иисуса Христа. В карельском языке нет категории рода, поэтому (в отличие от Крещенской бабы) практически невозможно определить пол этого существа. Это тоже роднит Syndy с Богом, который так же является внеполовой сущностью, хотя в быту и в том и в другом чаще всего подразумевается мужская ипостась.

В одном из мифологических рассказов людиков говорится о том, что в ночь перед Рождеством готовились к встрече Сюндю и славили его: «Христос рождается!» И здесь же повествуется обо всех языческих элементах обряда: ритуальная выпечка, поднятие лемби, гадания, ряженье (31).