Но кто же захочет жениться на девушке-невольнице, да еще опозоренной?

Так прошло пять лет. Я постарела, а дочь моя, как нераспустившийся бутон, стала вянуть. В двадцать лет она казалась тридцатилетней. Болезнь и страдания старят человека, особенно быстро старит душевная болезнь. Я думала-гадала что делать, и ничего не могла придумать. Но тем больше я старалась облегчить страдания других людей, не пропускала нищего и бедняка, чтобы не подать милостыню, старалась помочь всякому несчастному, больному, слабому человеку, жалела всех.

И вот однажды, проходя по площади возле мечети Чордар, я увидела лежащего на земле юношу, больного, плачущего. Мне сказали, что это освобожденный раб Каракулибая, что он сирота и чужой здесь. Жалко мне его стало, я взвалила его на арбу, привезла к себе в сад, уложила на постель в своем доме, перевязала его раны, накормила, утешила, сказала ему, что он больше не одинок на земле и не бесприютен.

Ночью юноша, которого звали Истадом, плача, рассказал мне свою историю. Я успокаивала его, говоря, что моя судьба была еще страшнее, но я не сдалась, боролась, страдала, соединилась со своим Ибрагимом, а вот теперь одна у меня отрада, и надежда, и боль — моя Сафия.

У тебя же, — сказала я ему, — вся жизнь впереди, ты молод, бог даст, доживешь и до хороших дней, добьешься своего счастья…

Прошло несколько дней, Истаду стало легче, но он еще не мог ходить. И вот бог совершил чудо: моя Сафия привязалась к этому чужому человеку. Когда меня не было дома, она не отходила от его постели, смазывала целебной мазью его раны, меняла повязки, варила для него похлебку и кормила его, даже разговаривала с ним. Через месяц Истад встал совершенно здоровый и с позволения садовника взялся за работу в саду. И скоро, смотрю, моя Сафия оживилась, начала смеяться и даже напевать песенки.

Как-то вечером жена садовника мне сказала, что, видно, Сафия полюбила Истада. То же думал и садовник. В сердце моем теплилась надежда, и я спросила Сафию, не хочет ли она выйти замуж за Истада. Она застеснялась, покраснела, засмеялась и ничего не ответила. А старик садовник спросил о том же Истада. Истад согласился, и мы очень быстро все приготовили к свадьбе, устроили маленький той. Наконец-то я дожила до того, о чем мечтала, — увидела свадьбу своей дочери…

Вот, Фируза, моя дорогая, — закончила свой рассказ Дилором, — Сафия — это твоя мать, Истад — твой отец. Они прожили вместе восемнадцать лет, до тебя у них были еще дети, только все умирали совсем маленькими.

Наконец появилась на свет ты. Но через месяц после твоего рождения умерла твоя мать. Отец твой ненадолго пережил ее. Ты — сиротка, осталась совсем крошкой у меня на руках. Я купила на последние свои деньги козу с козленком и стала кормить тебя козьим молоком. И выкормила, и вырастила, и вот ты уже мне помощница в доме. Теперь дай бог мне только увидеть тебя устроенной, счастливой, порадоваться на твое счастье, а потом навеки закрыть глаза, потом можно и умереть спокойно, больше мне и желать нечего…

Слушая эту печальную историю, Фируза не могла удержать слез, она плакала, поминая покойных своих отца и мать, которых она даже не знала.

— Не плачь, ягненочек! — сказала Дилором. Бог тебе даст здоровья и долгой жизни.

— Бабушка! — успокоившись немного, спросила Фируза. — А почему мы из сада сюда переехали? Вы мне этого не рассказали.

— Да, верно, — молвила старуха. — Ум за разум зашел, говорю много, а то, что нужно сказать, забываю. Горе мне… А дело в том, что сын Латиф-бая разорился, что-то у него не задалось по торговым делам, он не сумел обернуться, а потом пришлось ему продать сад отцу вот этого Гани-джан-байбачи, Каракулибаю, тому самому, кто купил твоего отца и во время своей болезни освободил его. Каракулибай поселил в саду нового садовника, человека злого и сварливого. Мы с ним не могли ужиться, не поладили. Тебе тогда было только три года. Я стала молить Каракулибая, который теперь стал моим хозяином, уволить меня от работы в саду. Я уже стара стала, мне не под силу управиться с садом, — сказала и ему. Баю это было на руку, потому что новый садовник хотел все по-своему устроить в саду. Ну и Каракулибай перевел нас в город и позволил жить здесь…

Кто-то постучал в ворота. Фируза вопросительно взглянула на бабушку.

— Не пугайся, ягненочек, — успокоила ее старуха, — пойди спроси, кто там. Это, наверное, пришел Ахмед-джан, водонос.

Фируза вышла из комнаты. Взошедший месяц едва освещал двор. Со всех сторон слышалось пение петухов. Жара спала, долетал легкий прохладный ветерок, принося ароматы полевых трав. Фируза вздохнула и подошла к воротам.

— Кто тут?

Это действительно был водонос Ахмед. Войдя во двор, он снова запер ворота, потом спросил у Фирузы:

— Ну, как бабушка? Пропотела?

— Слава богу, ей немного лучше, — ответила Фируза.

Водонос облегченно вздохнул и вместе с Фирузой вошел в комнату. Старуха Дилором, сидя на постели, пила чай. Ахмед подошел к ней поближе, сел на паласик, помолился, потом, вглядываясь в лицо старухи, сказал:

— Ну вот вы и пропотели, и жар, наверное, спал?

— Слава богу, пропотела, и жар спал совсем, — отвечала старуха и, отдав пиалу Фирузе, спросила — Почему ты так поздно, Ахмед-джан? Задержал кто-нибудь тебя?