Лекка встает с места, но один взгляд на доктора вновь заставляет ее прижаться к его плечу и заплакать. Она с усилием поднимается и вытирает слезы.

– Милый, можно я пойду прогуляюсь по лесу? Наверное, мне нужно побыть одной и успокоиться…

– Конечно, дорогая. Прости меня… Я просто сумасшедший.

– Не говори так! Ты самый прекрасный в мире! – отвечает Лекка и торопливо выходит на крыльцо.

– Ну, вот. – тихо говорит сам себе доктор, оставшись один, - Поздравляю вас, доктор Чикк. Вы сошли с ума. Вы слепы и агрессивны. Ваши руки дрожат. Вы не сможете закончить работу, которую начали. Вы убили…да, убили человека. Ваше место в тюремной больнице.

В продолжение монолога Кштфорс обводит взглядом полки, словно ищет чего-то.

– У нее подпороговые раздражения… Какова же величина порога? Не знаете? Жаль.

На глаза ему попадается небольшая колба, на которой от руки написаны слова «не нагревать!». Доктор берет ее, сгребает землю с пола и ставит цветок в колбу. Отходит, чтобы взглянуть на него. Помятый цветок странно смотрится в колбе.

– Вы ничтожество, доктор! Ваша идея отвратительна. И даже если вам удастся вернуть все на место, вы не заслужите ничьего прощения…

21.

Сторожевая собака отсутствовала, хотя будка, размером с небольшой сарай, торчала у самых дверей. Лиза долго возилась с замками, дергая дверь и пиная ее коленом, пока наконец не раздался металлический скрип. Из тамбура потянуло прохладой.

– Заходи, - сказала Лиза, - Чувствуй себя, как дома. Ты мой гость.

Вслед за Лизой я поднялся по ступенькам и оказался на просторной кухне. В доме царила полутьма, окна были закрыты ставнями. Создавалось впечатление, что хозяева давненько не появлялись здесь. Во всяком случае, воздух был прохладным и каким-то нежилым.

Лиза нажала выключатель, поднимающий жалюзи, и на кухне стало светлее.

– Ботинки оставляй здесь, куртку повесь на вешалку слева, - распорядилась хозяйка, - Тапочек нет, иди так. Мы не надолго. Поужинаем – и в лагерь.

– А где же хозяева? – спросил я.

– Как видишь, их нет, - ответила Лиза, - Но это не критично. Ты хочешь видеть здесь еще кого-то?

– Нет, я просто…

– Если просто, то садись, - перебила меня Лиза, - Ты не забыл, что обещал? Сегодня я сама везу тебя в лагерь. Нужно отдохнуть и поесть перед таким делом. Как раз и машин на дороге поменьше будет.

– В сумерках ехать сложнее, чем при свете! – сказал я, - Может быть, поедем сейчас?

– Не спеши, - возразила Лиза, зажигая газ на плите, - Обязательно поедем. Даже в сумерках. Но сначала я приготовлю ужин.

Я сел на табуретку. Когда долго живешь на природе, в домашней обстановке чувствуешь себя как-то неудобно. И дело не в стенах, последние две недели я почти безвылазно провел в городской клинике и все было в порядке. Просто я очень редко захожу к кому-то в гости.

– Проходи в комнату, устраивайся за столом, - пригласила Лиза, - Давай смелее, никто сюда не придет, не стесняйся.

– Хорошо, - ответил я, - А почему в комнату? Здесь тоже есть стол.

– Не знаю, как там у тебя принято, но у меня еда готовится на кухне, а употребляется в комнате, которую называют столовой! А если ты с этим не знаком, прочти книгу по этикету!

– Я кое-что знаю об этом, Лиза. Но я не думаю, что я такой уважаемый гость. Впрочем, это правила твоего дома.

Лиза молча хлопотала у плиты. Я прошел в комнату. Оконные щитки поднялись и здесь, заходящее солнце бросало пыльный луч на стены. На стене я увидел несколько больших картин на морскую тематику. Сбоку, над огромным кожаным диваном, висела фотография. Пожилой человек в черной военно-морской форме смотрел на меня, чуть прищурив глаза. Его губы были сурово поджаты. Человек был снят на фоне тяжелой закругленной двери с штурвальным затвором и иллюминатором. Очевидно, подводная лодка. Я подошел ближе. В самом низу фотографии оказалась надпись, датированная пятнадцать лет назад. «Моей дочери Елизавете. Когда-нибудь ты все поймешь».

Надпись могла означать многое, но я не любопытен. По крайней мере, пока кто-то не пожалуется на жизнь и отсутствие выхода. В большинстве случаев люди сами рассказывают мне о своих проблемах, видимо, находя во мне приятного собеседника. А может быть, еще и полагаются на соблюдение нами врачебной тайны.

– Темновато, - сказала Лиза, появившись в дверях, - Садись.

Она зажгла люстру и принесла их кухни тарелки. Судя по тому, как быстро и аккуратно накрывался стол, она привыкла это делать. Столовое серебро тускло мерцало на белоснежных салфетках. Я с ужасом подумал, что не помню, с какой стороны тарелки полагается держать вилку и нож. А вот эту рыбу, по-моему, следует есть пальцами… Инструмент в форме лопаточки я незаметно спрятал за тарелкой, поскольку его предназначение оставалось неизвестным.

Лиза села напротив меня.

– Наверное, в семье строгие правила? – спросил я, - Ты с таким вкусом накрыла стол.

– Черт, передник забыла снять, - вскочила она и унеслась на кухню.

Очевидно, из кухни была дверь в какую-то другую комнату, поскольку через несколько минут она вошла в элегантном сером пиджаке и в туфлях на высоких каблуках. Косметика на лице придавала ей строгий и сосредоточенный вид.

– Прическа коротковата, - сообщила Лиза, - должно быть от тридцати до тридцати пяти сантиметров.