Затем — полнейший мрак…

Секунда полного бесчувствия…

Ощущение чего-то твердого под спиной…

…то был мрак реальный и вполне осязаемый. Я обнаружил, что лежу на жестких нарах и смотрю в эпицентр пустоты. Вокруг — идеальная темнота, без дефектов света, без тревожащих ее звуков. Чувствовался пронизывающий холод, хотя одеяло плотно облегало меня со всех сторон. В этом странном сне я даже ни разу не повернулся на бок, от чего мышцы спины слегка свело.

– Ну и чертовщина! — с этой мыслью я зажег спичку и посветил на часы. Еще только пол второго ночи. Зенит тьмы.

Холод действовал угнетающе, окончательно угробляя и без того паршивое настроение. Пришлось вставать, зажигать свечу и ворошить обленившуюся печь. Она почти потухла, красные угольки чуть тлели в ее нутрище. Когда же языки свежего пламени с шипением и треском заиграли перед моими глазами, на душе стало немного веселей. Я снова лег на нары, пытаясь заснуть. Пусть мне снова привидится дождь из золотых монет, только не эта скучная темнота… За стенами хижины принялся разгуливать ветер, а блаженное забвение так и не наступало.

Раздался внезапный удар в дверь. Один-единственный, словно что-то там упало. Слух, повинуясь отработанному рефлексу, резко обострился, сердце учащенно забилось, я стал вслушиваться в каждый наружный шорох. Но нарастающий вой ветра путал всякие звуки, подчиняя их своей власти. Встревоженный ум сразу перебрал несколько вариантов. Упала сломанная ветка? Или дверь посильнее прихлопнуло ветром? А может, это просто треснуло в печи?.. Я поднялся, чтобы лишний раз убедиться, что дверь закрыта на засов. Так оно и есть. Скупая светом свеча небрежно, как бы штрихами, рисовала контуры моего маленького убежища.

Я попытался успокоить себя беспечным зевком, но вирус тревоги уже бродил по душе. Страх, кажется, скоро станет моей хронической болезнью. Через какое-то время… (черт, зачем я вообще сунулся в эту берлогу!) мне почудилось, померещилось или показалось, что за хижиной кто-то скребется.

Крысы? Мыши? Бурундуки? Маленькие гномы-боровики?

Тьфу, черт! Да странное ли дело, чтобы в лесу кто-то скребся?! У меня уже наступала аллергия на все, что способно издавать звуки, какие бы то ни было.

И тут я, точно ужаленный, подскочил с нар. Где-то далеко-далеко: во тьме ли, в пустоте ли, или в моей собственной голове на короткие секунды раздались голоса… несколько голосов… Комок горькой желчи, скопившейся во рту, с глотком вошел внутрь, отравляя ядом желудок.

Нет и еще раз нет… это уже слишком!

Они не могли найти меня по запаху следов, я был на лошади. И никто, ни одна живая душа не знала, куда я направляюсь! До Менлаувера отсюда миль пятьдесят, не меньше.

Минут пять мой до предела напряженный слух прощупывал окружающее пространство, как близкое, так и более отдаленное. Вот опять голоса! Они возникали и тут же гасли, словно прогоняемые ветром и им же создаваемые. Никогда никто не поймет, что такое настоящий страх, если не будет хотя бы единожды ему подвергнут. Это примерно то же для души, что раскаленное железо для тела. Пытка с никем еще не придуманным названием. И я вновь в ее страстных объятиях. Руки лихорадило. Холодные капли пота стекали по лицу и падали в бездну темноты. Голоса становились все более явными, медленно вплетаясь в какофонию других лесных звуков. Надежда на спокойную ночь таяла так же быстро, как маленький огарок свечи на столе с судорожно мерцающим пламенем.

Может, все-таки просто охотники? Эта спасительная мысль, порождение отчаяния, не пропадала до тех пор, пока я не узнал знакомые оттенки звериных тембров: рыканье, грубые медвежьи баритоны, меланхолическое завывание волка, тошнотное хрюканье. Вот и вся лексика.

Это конец…

Мысль столь же ясна, сколь темна породившая ее ночь. ЭТО КОНЕЦ.

Я даже не стал принимать заведомо бессмысленных попыток к своему спасению. Просто сидел и ждал. Тупо, покорно, обреченно. Душа горела, опаляя кончиками пламени холодный бесстрастный мозг. Я не знал ни одного достойного уважения божества, которому сейчас можно бы взмолиться. Остатками внутренних сил я пытался внушать себе, что происходящее — лишь иллюзия, уродливое детище воспаленного воображения. Стоит только очнуться, стоит только хорошенько тряхнуть головой…

Я вытащил из печи тлеющую головешку и прижег ею кисть руки, слегка заскулил… Увы, физическая боль кроме лишних страданий не давала никакого результата. Самая разумная мысль в данной ситуации — сидеть тихо. Авось-небось да пронесет. Черная неутешительная мечта…

Голоса уже стали достаточно громкими, чтобы различать сотканные из них слова и речи.

– Господа, поглядите, какая глупость с его стороны! Он заперся от нас в хижине с соломенной крышей! — кажется, это бегемот.

– Как я проголодался, господа! Мы ведь не договаривались играть с ним в прядки! Зачем он от нас убежал? Зачем? У него совсем нет совести! — вот и волк объявился. Он протяжно завыл, внося собственную партию в реквием поющего ветра.

Вдруг заржал Винд, я оставил его привязанным совсем неподалеку. И тут еще одна черная надежда: может, они съедят мою лошадь и тем останутся довольны?

Как хотелось умереть! Просто уйти в небытие — навсегда, безвозвратно. Умереть хотя бы от испуга, от внезапного паралича сердечной мышцы. «Зачем меня родили в мир без моего на то согласия?!» — кричал я в лицо своей судьбе. Но лицо то, зашторенное целым небом, даже не вняло возгласу. Как страшно быть обреченным на существование! Как тошно! Как все тупо и противно!