Карякин Юрий Федорович
Шрифт:
И здесь найти какие-то слова, чтобы опять, но по-новому, вспыхнуло: религия — religare (связывать) — искусство, чтобы по-новому почувствовалось, понялось: искусство, как и религия, родилось в живом, непосредственном — речевом взаимоотношении людей. Кстати, наскальные рисунки и другие виды искусства, конечно же, родились после другого живого, звучащего, говорящего слова и, конечно же, на его основе. Не на бумаге же, в самом-то деле, не из-под пера, не для глаз родилось слово. Сначала оно было произнесено, а уж потом записано. И сколько еще веков, тысячелетий пройдет от слова устного до письменного, тем более до печатных станков древних китайцев и Гуттенберга… Вспомнить, как кто-то из великих поэтов ругал Гуттенберга. Не потому ли и ругал, что «глаз убил ухо»? Хотя ругал несправедливо.
Еще раз: сделать убедительнейшую, красивую — и композиционно — подборку свидетельств живого воздействия речи Достоевского о Пушкине на слушателей.
Пусть это religare, это единение продолжалось всего полтора часа (уточнить), когда эта речь произносилась, да плюс еще некоторое время после, пусть исторически это было каким-то мгновением, какой-то секундой, — неважно. Важно, что — было! (Достоевский о «значках в ночи», об «огоньках», «искрах». И он же об искренности своего слова, кажется, в начале 60-х.) Он мог бы о себе сказать словами Смешного: «Я их всех заразил…» Только заразил не разъединением, как тот вначале, а единением.
И, слава Богу, мы имеем еще одно свидетельство, доказательство, раскрывающее тайну этой речи, свидетельство, доказательство самого Достоевского: как, в каких муках, в какой борьбе с самим собой она зачиналась и рождалась. [132]
Зачатая в гневе, отравленная непримиримостью, ненавистью, разъединением, она родилась в конце концов как любовь, как единение.
Достоевский победил самого себя.
«Начни с самого себя…» Самое трудное, но и самое, самое главное (концентрированная подборка высказываний и самого Достоевского, и героев его об этом).
132
См. об этом: 30, I; 156–183.
«Муки слова»… Муки совести!..
«Муки стиля»… Муки тона, муки голоса!
Найти тон, голос… Взять правильный тон, поставить точно голос — нравственно, духовно… Это нельзя подделать. Это надо найти в самом себе, и только тогда все тебе поверят.
(Вспомнить и найти пластичный ход, чтобы ввести это в текст, может быть, в примечания: как я, не соглашаясь с А.И. Солженицыным логически, социологически, не мог не поверить его тону, голосу… Ср. Рогожин — Мышкину: «Я голосу твоему верю, когда ты говоришь».)
Исповедальность у Достоевского
Это — исповедь на миру. Но в отличие от прежних исповедей Достоевского на миру (в 1873 году — «Я сам старый “нечаевец”», в 1877 году — о Некрасове, [133] да и еще много было, может быть, не столь очевидных — все творчество Достоевского исповедально) здесь, в Речи его о Пушкине, исповедальность была сконцентрирована, она выкристаллизовалась в живое, звучащее слово. Слово вернулось к самому себе — живому, и какому!..
133
См. главу II декабрьского выпуска «Дневника писателя» за 1877 г. (26; 111–126).
Речь Достоевского о Пушкине — это художественное произведение въяве, «вслухе»…
Художественный хронотоп этой речи. Он не может быть понят без присутствия — тебя (меня, его), там, тогда… А что делать, если тебя (меня, его, нас) тогда, там — не было? Ничего, кроме как попасть туда, вообразить себя там.
Ergo: художественность может быть понята только художественностью, гениальная художественность — только гениальной же, разбуженной в тебе гениальной художественностью (а проще: музыка напоминает тебе твою музыкальность, если она в тебе есть, воскрешает ее, усиливает, взрывает…).
Казалось: чистая импровизация, чистый экспромт. Но теперь-то мы знаем — передоказано! — готовилась эта речь всю жизнь.
Это был великий концерт Достоевского о Пушкине.
Итак, в финале надо «подвести» читателя к тому, чтобы он поверил: это — три речи [134] — действительно финал всей симфонии Достоевского, финал всего его творчества (в «снятом» виде).
Вообще есть замечательная, чрезвычайно многообещающая, плодотворнейшая тема: устный Достоевский, говорящий Достоевский, непосредственно проповедующий Достоевский.
134
Первая из них — собственно, не речь, а раздел главы «Одна из современных фальшей» из «Дневника писателя» 1873 г. (21; 132–134).
Недаром же, недаром, повторюсь, так любил он читать пушкинского «Пророка», то есть вслух читать, и, кстати, и тогда, в тот день на пушкинском празднике вслух прочел, да еще монолог Пимена.
Особая тема (важнейшая часть всей этой общей темы) — публичные выступления Достоевского…
Последний год (последние годы) он читал, как никогда, много. Сделать и дать полную подборку (по годам) таких его выступлений.
Его наброски, заметки кажутся произнесенными, звучащими… Слышится там срывающийся, то радостный, то отчаянный, голос его.