Итак: должна быть не сразу угадана, далеко не сразу познана, интуитивно-разумная скоординированность всей книги и — финала. Финал — это, во-первых, понять сегодняшнего юнца, хотя они, мы — в сущности, всегда едины, и, во-вторых, попытаться поставить его на другую, а просто — единственно надежную «стартовую площадку». Размечтаться: о, если б я с этого начинал, если б мне это было бы дано сразу…

Надо подытожить то новое, что обязательно включить в книгу.

1. Непосредственно художественный контекст «Великого инквизитора» (что до, что после) и — опосредованный: 1) весь роман; 2) все творчество; 3) вся культура, вся история. Обычно вырывают из контекста.

2. Два небывалых эпилога Достоевского и Льва Толстого: «Преступления и наказания» и «Войны и мира».

3. Контрапункт. Начался не с «Бесов», начался (объективно) давным-давно, еще с «Преступления и наказания», еще с «Записок из подполья», даже с «Маленького героя». Все более осознавался начиная с «Бесов».

4. Речь о Пушкине.

1) «Смирись, гордый человек»;

2) «Поработай на родной ниве» (а не в Америке где-то. Ср. теперь);

3) «Пятачок» времени и пространства, «пятачок» хронотопа Достоевского;

4) Ср. Л.Т., Тургенев, Гончаров, Пушкин. Будто в разных странах и временах, но не абсолютизировать.

5. Устроить встречу, «съезд» (слово-то самого Достоевского) всех главных героев Достоевского (в основном романных). Ведь они все могли друг с другом встретиться и в России, а может быть, и в Женеве. Это тоже жанр замысла. Представим себе… и пофантазировать.

6. Устроить «съезд» героев Достоевского с героями Тургенева, Гончарова, Щедрина, Толстого… Поработать и пофантазировать.

7. «Ошибки» у Достоевского:

1) мог ли убить Раскольников?

2) Павел Степанович Верховенский вместо Версилова;

3) сон Ставрогина отдан почти без изменений Версилову (уточнить дотошно, до буковки). А почему, собственно, нет. Ср.: «воздуху, воздуху, воздуху!». На пределе пределов люди и говорят предельно, на одном предельном языке, одними предельными словами.

8. Русское дворянство. «Нас, может быть, и всего-то одна тысяча».

9. Лучшее, самое лучшее, что дала Россия, — это ее литература ХIХ века и начала ХХ, но ведь эта литература ДВОРЯНСКАЯ по своему происхождению. Финал «Подростка». Тоска Крафта (и ведь Достоевского тоже). А вдруг и останется-то от нас, в конце концов, одна литература.

10. Черновики. Главное у Достоевского — планы. На это уходят почти все силы. Но когда план найден, силы удесятеряются и поражает экспромтный, диктуемый поток «деталей». В чем специфика Д. и — Л.Т., Тургенева, Гончарова, Пушкина и т. д.

Утерянное от Достоевского:

1. Эта глава («Записки из подполья»), о которой все время думаю. «Приговор»;

2. Четвертая глава первой части «Преступления и наказания»; [125]

3) Статья о Белинском (за границей), переданная и потерянная; [126]

4) Статья об искусстве и христианстве. [127]

Достоевский — Толстой? Никак не пойму: то ли сделать отдельную главу, то ли — «распылить»? Склоняюсь к первому, но надо подготовить «взрыв» этой отдельной главы.

Сравнить подробно: «Преступление и наказание» и «Фальшивый купон», а также «Кроткая» и «Крейцерова соната».

Ср. М.М. Бахтин — что и как сравнивает. «Метель», «Смерть Ивана Ильича». Вообще главку о Достоевском и Толстом — особо. Учесть работы об этом от Страхова и Мережковского до… И все-таки нет главного: смерть личная и родовая, т. е. Апокалипсис.

Вся книга должна стать разгаданной загадкой — до такой степени, что никто с первого раза в это и поверить не сможет. Нельзя больше затемнять. (Затемнять — это не что иное, как трусить признаться в собственной бездарности; «усложнение» простой простоты своего духовного импотентства.)

Познаваемо ли познанное?

1. Познанное Достоевским. Тут — суть, так сказать, качественная суть.

2. Познаваемо ли познанное о нем? (Тут большей частью проблема не качества, а количества.) Просто ПРОЧИТАТЬ ВСЕ — это абсолютно невозможно (хоть дайте десять жизней).

Главное противоречие, т. е. самое, самое главное (довести, не побояться довести до предела пределов, — т. е. по Достоевскому): Бог не спасает, и люди не спасают. Земля — ледяной шар. [128]

Он (Д.) открывает доводы, pro и contra посильнее несравненно, чем сами эти pro-защитники и contra-нападатели.

Бояться, а еще больше — не бояться якобы упрощения насчет т. н. главного, самого главного противоречия. Найти, не побояться — еще более резких формул, чем те, которые даны в моем предисловии к семитомнику. [129] Не трусить (хотя очень-очень страшно). Обнажить все достоевские «формулы» — ни в коем случае не договаривать до конца. Как только договоришь, тут-то и провалишься… Версилов в «Подростке». Не знаю, как все это сочесть. Но знаю, что в этом-то только напряжении между полюсами все и происходит. Чего боюсь? Чего боимся? Боимся именно, боюсь именно — этого окончательного напряжения, молниеносности, то ослепляющей, то заставляющий прозреть… Готовить себя, готовиться к этому, «тренироваться», если угодно, нужно. Иначе действительно ослепнешь. То ли от зла, то ли от добра.