— Ну вот, — сказала Паскаль, — теперь я хочу еще показать мсье Лукасу наш дом. Мы очень счастливы, что живем здесь. Все построено по нашим планам — точно так же, как наша яхта: она тоже построена по планам Клода… Я похищаю у тебя мсье Лукаса, Анжела, дорогая, ты разрешишь? Выдержишь без него десять минут?

— Паскаль, прошу тебя! — сказал ее супруг.

Она засмеялась.

— Да ты только посмотри на Анжелу! Видела я за жизнь влюбленные пары… — Она повела меня по дому. Здесь тоже во всем чувствовалось богатство, но по-другому, чем в доме Хильды Хельман, совершенно иначе. Под конец мы оказались в огромном подвале. Там стояли стиральные машины и гладильные доски.

— Часто я сама стираю и глажу рубашки и белье моего мужа, — сказала Паскаль. — Рядом — комната для шитья. Я сама подправляю мелочи в своих платьях. — На ней было платье от Пуччи в сине-зелено-оранжевых тонах, переходящих друг в друга. Оно состояло как бы из двух частей: верхней, державшейся на бретельках вокруг шеи, и нижней — юбки с глубокими разрезами. Туалет дополняли очень дорогие изумруды. По сравнению с ними драгоценности Анжелы выглядели не менее красивыми, но куда более скромными.

— Вы сами шьете?

— А ведь я по профессии портниха, — Паскаль облокотилась на большую стиральную машину, — мсье Лукас, — сказала она. — Мне очень хочется, чтобы вы имели о нас ясное представление. Конечно, теперь мы с мужем очень богаты. Но так было, видит Бог, не всегда, отнюдь. Теперь у мужа — отели в Испании, на Майорке, в Греции, Италии и Германии. После войны, когда мы с ним познакомились, у него была в Тулузе одна маленькая гостиница, унаследованная от одного из дядюшек. Не знаю никого, кто бы больше трудился в своей жизни, чем он. Поначалу нам иногда приходилось так тяжко, что мне приходилось подрабатывать манекенщицей. Всего, чем теперь владеет Клод, он добился тяжким трудом. А я помогала ему. Мне хотелось, чтобы вы это знали.

— Благодарю вас за доверие, мадам.

— И вот еще что, — добавила Паскаль. — Мы с Анжелой — настоящие подруги. Она независима, может делать, что хочет, денег у нее достаточно. Но я от всей души желаю ей большой любви. И если такая любовь, большая любовь, возникнет между вами, не разочаруйте ее, прошу вас. Однажды она уже пережила тяжкое разочарование. Не думаю, что она вынесла бы такое во второй раз. — Мы услышали, как наверху, скрипя гравием аллеи, к дому подъехала машина. — Первые гости прибыли, — сказала Паскаль. — Вы так милы, и вы любите Анжелу. Я тоже ее люблю. Так что называйте меня по имени — просто Паскаль. Можно и мне — как ваше имя?

Я сказал.

— Можно мне называть вас Робертом?

— Конечно, Паскаль.

— Обещайте, что не сделаете Анжелу несчастной.

— Обещаю.

— И никогда не обманете ее.

— Никогда, — сказал я и подумал, как жестоко я ее уже обманул.

Потом они стали приезжать один за другим. Машина за машиной.

Слуги подали шампанское на террасу. Я заметил, что кроме меня никто не преподнес хозяйке дома цветы. Гости смеялись, говорили, перебивая друг друга, пили, курили, бродили по террасе между напольными вазами с цветущими растениями. Паскаль познакомила меня со всеми этими «денежными мешками». Меня разглядывали слегка недоверчиво, но в основном заинтересованно. Я для них был в новинку — агент страховой компании!

Джон Килвуд приехал уже сильно набравшись, его привез личный шофер. Он оказался тощим верзилой, очень плохо выглядел — темные круги под глазами и обрюзгшее лицо с пористой кожей. Его рука дрожала, даже когда он сжимал в ней бокал. А он все время не выпускал его из рук. Его смокинг был помят, на сорочке виднелись пятна от виски. Он держался за бокал, словно тот был его последней опорой в жизни. И пил без всякой меры — не шампанское, как все, а только виски.

— Привет, ищейка, — бросил он мне.

— Добрый день, мистер Килвуд.

— У вас уже есть ордер на арест? Прямо здесь меня заберете?

— Черт возьми. Перестаньте молоть чушь, Джон, — одернул его англичанин Малкольм Торвелл, не отходивший от него ни на шаг. Торвелл был очень высок ростом, очень строен и одет с большим шиком. Говорил он слегка нараспев и все время изображал из себя супермена. Я подумал, что он, вероятно, из голубых.

— И вовсе это не чушь. Я прикончил Хельмана. Правду я говорю или нет? Ясно, правду, раз вы молчите. Потому что возразить нечего. Он же был моим другом, моим добрым другом. Однажды, когда меня собирались призвать в армию и я проходил медицинскую комиссию, один из врачей, идиот психиатр, спросил меня: «Ну, как, мистер Килвуд? Полагаете, что вы сможете убить человека?» Я ответил: «Чужака — не уверен. Кого-то из друзей — наверняка!»

Все промолчали.

— Это была шутка, — злобно бросил Килвуд. — Чтобы вас рассмешить! Итак, вперед, мсье Лукас, где же наручники? Я признаю себя виновным.

— А почему вы убили господина Хельмана, мистер Килвуд? — спросил я.

— Послушайте, мсье Лукас, неужели вы всерьез поверили, что… — начал Торвелл.

— Но он и должен всерьез мне поверить! — Килвуд покачнулся. — Хочу вам открыть, почему я это сделал.

— Почему же?

— Потому что я его попросил купить для меня ферму, где разводят бугенвилии, а он меня надул. Вы, небось, знаете, бугенвилии — это такие растения с красивыми цветочками. Множеством прелестных разноцветных цветочков. В них вся моя радость. Вы не знаете, что такое бугенвилии?