Вот только сны мои тревожили Лоу все больше.

Моя жизнь превратилась в сон. Я бодрствовала лишь для того, чтоб утомить себя достаточно и вновь уснуть. Он пытался с этим бороться. Старался чаще бывать дома и уделять мне больше времени, чтоб мне хотелось не засыпать, а просыпаться. Он вспомнил о том, что когда–то я хотела рисовать, и обеспечил меня всем, что для этого необходимо, в надежде увлечь работой. Он учил меня ставить блокировку, чтоб не выскакивать в «путешествие» в каждом своем сне, а хоть иногда просто спать. Еще он очень хотел, чтоб это самое «хоть иногда» случалось ночью. Но зачем мне спать ночью, ведь ночью все спят…

Блокировка не выходила. Мы пробовали снова и снова. Лоурэл даже начал грозить, что если я не научусь, он заблокирует мне эту зону сам, и тогда мне каждый раз придется просить у него разрешения. Наверно, хотел меня подтолкнуть, простимулировать. А в результате мы впервые страшно разругались. Потом помирились, и извинились за все, что друг другу наговорили. Но одна мысль о том, что он мог вот так, совсем как Анхен, решить за меня, отнять у меня самое дорогое и заставить выпрашивать словно милости… Потому что он вампир, а я человек, потому, что он хозяин, а я рабыня…

В результате я еще неделю даже думать не могла, чтобы тренировать блокировку, а он даже заикаться боялся на эту тему, чтоб не усугубить ситуацию.

Чтобы хоть как–то его порадовать (понимала же, что он искренне за меня волнуется), попыталась начать рисовать. Но рисовать могла только людей, улицы человеческих городов, а на них — толпы счастливых, спешащих куда–то людей. У них у всех были дела, у них у всех были любимые, их ждали. А над всем этим летела птичка, маленькая костяная птичка, и там, куда падала тень от ее крыла, видно было значительно четче.

Пыталась рисовать портреты родных. Не выходило, не хватало способностей. Чего–то им не хватало. Вроде лица похожи, а не то. Нет жизни, нет… сути внутренней что ли. Посмотрев на мои мучения, Лоу приволок мне из города кучу художественных альбомов. Вампирских, понятно, откуда здесь человеческая живопись. Я начала листать — и потерялась. В этом переплетении цветовых пятен я не сразу научилась находить человеческую… ой, в смысле, вампирскую фигуру, еще сложнее было угадать в этой какофонии цвета черты лица… Но чем дольше я вглядывалась, листая страницы, тем лучше понимала, что я вижу, тем объемнее для меня становились изображения. Более того…

— Лоу, я это видела!

— Что? — не понял он. Отложил свой блокнот — странно подсвеченный изнутри зеркальный прямоугольник, где он чертил по стеклу костяной палочкой какие–то символы, подошел ко мне. — Этого вампира? Едва ли, он давно уже умер.

— Нет, не его. Так. Я видела так тебя. Тогда, в кратере, когда ты сказал возвращаться. Какое–то время ты был для меня просто переплетением цветовых пятен, а потом зрение вернулось…

— Тааак, — задумчиво протянул он, обхватывая меня за подмышки и поднимая с пола, где я сидела, обложившись альбомами вампирской живописи. Утащил на диван, затребовал подробности. А какие подробности? Там — было, а после — нет.

То, что я могу, вернее, могла видеть как вампир, Лоурэла поразило, но повторить опыт не удалось. То ли нужен был храм, то ли долгое голодание, но на подобные эксперименты мой коэр был решительно не согласен, считая, что мое здоровье еще не достаточно восстановлено. Может, просто нужна была какая–то техника перехода с обычного зрения на вампирское, но Лоу ее не знал. Вампиры видят так с рождения, люди… он никогда не слышал о людях с подобными способностями.

Пока не выходило научить меня видеть мир глазами вампира, Лоу взялся объяснять мне, что именно я могла бы увидеть. Подробно рассматривая со мной каждую картину, он рассказывал про значение цветов, их смешение, размеры цветовых пятен, переходы, переплетения. Подробностей было слишком много, но цвет выдавал эмоции, особенности характера, наличие привязанностей и антипатий. С такими знаниями рассматривать картины стало еще интересней. А потом я попыталась воспроизвести подобное сама. Нет, не видя так, но пытаясь представить, как могли вы выглядеть в вампирском спектре дорогие мне люди.

— Нет, Лар, не совсем, — заметил вампир, с интересом разглядывая мою первую работу. — Он мог бы выглядеть так, будь он вампиром. Но ведь я правильно понял, ты хотела изобразить человека? А людей мы видим чуть иначе.

Людей они видели кровью. Нет, там тоже были и цвета, и переплетения, вот только совсем иные оттенки, иные пропорции, и просто алая паутина пульсирующих нитей. Как ни странно, в одном из альбомов Лоу нашел и изображения людей. А впрочем, наверно не странно. Есть же и у нас и те, кто рисует еду, и те, кто рисует животных… А я вновь попыталась изобразить человека таким, каким его увидел бы вампир.

Лоу наблюдал за моими попытками, не оставляя своего блокнота, куда время от времени что–то судорожно записывал, зачеркивал, писал снова. Потом зарывался в книги на своем столе, выискивал что–то там. Глядел в окно остановившимся взглядом. И вновь оборачивался к моим попыткам «вампирской живописи». Иногда корректировал что–то в духе «это сочетаться не может, а вот это должно было бы быть чуть левее». Но проблема была в том, что никого из моих знакомых он не знал. А тот единственный человек, про которого он мог бы сказать точно… У меня рука не поднималась нарисовать ее портрет. Что было — то прошло, не отменить и не исправить, но говорить об этом — даже красками — я не могла.